Я дрался на Т-34. Третья книга - Драбкин Артем Владимирович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/65
• Следующая

Надо сказать, что командование не ждало, когда сосредоточится весь наш полк. В это время Манштейн пошел на деблокаду окруженных в Сталинграде. Так что скомпоновали сборную роту – и в бой.

– Свой первый бой помните?

Да. Под Суровейкино. Что можно рассказать? Во-первых, прячешься, сломя голову не идешь. Ты можешь идти сломя голову при прорыве, когда тебя развернули, когда пошла линия. А тут были элементы встречного боя. Разрозненная наша группировка встретилась с разрозненной группировкой противника. И каждая группировка пытается перехитрить другую, где-то спрятаться. Но нам-то как: прячься-прячься, но имей в виду, что за тобой следят. Если ты долго прячешься, тебя заставят идти. Смотри и выбирай место, с которого можно вести огонь. Люки, когда идешь в бой, особенно при прорыве, закрыты. А при таких маневрах тут уже открываешь, смотришь, чтобы не провалиться в яму. Провалишься, а потом тебя будут вытаскивать через СМЕРШ. Скажут: «Ах ты, сволочь, ты сам полез в эту самую яму!»

Командиром роты был у нас лейтенант Савченко – хороший, толковый парень. Он уже повоевал, и мы ему доверяли. Вскоре его ранило, и больше мы его не видели. Помню первого замполита Иннокентия Воробьева с монголоидными чертами лица, откуда-то из-под Иркутска, которого мы все назыаали Кеша. Мы-то были пацанами, а он с 18-го года, лет на пять старше. Нам он уже казался дедом. Он в танк не садился, у него танка не было. А Савченко в танке воевал.

Я скажу свое мнение. Я не верю тем, кто начинает рассказывать все до мельчайших подробностей, хотя, может быть, и есть такие люди, кто все помнит, но через 60 лет все события помнятся как в тумане, и ты уже начинаешь воспроизводить то, что в тебя вошло после, начинаешь приукрашивать. Не хочется рассказывать, что ты струсил, что ты боялся, что тебя поставят к стенке. А ведь было разное… В танках были спиртовые компасы. В них – два литра спирта. Ну и пропадать начал, конечно… Контрразведчики сразу подняли шум, и многие дельцы за это поплатились.

Дошли до железной дороги, которая шла через Обливскую, Морозовскую и далее на Тацинскую и к Ростову. Провоевали мы, значит, до февраля. В этих боях мой танк был подбит. Снаряд попал в борт, сбил гусеницу. Мы встали, и немцы постарались нас добить. В танк попало еще два или три снаряда. Один пробил броню, но в этот раз все спаслись.

В марте сосредоточились на станции Гусинка, откуда нас направили на переформирование. Тогда делали как? В бригаде остается танков на роту – их в одну роту и сводят. Эта рота остается на фронте, а бригада отправляется на переформирование.

Переформирование нашей бригады происходило в Тамбовской области, недалеко от Мичуринска, станция Хоботово. Там был центр формирования соединений на иностранной технике. Формировались до июня, после чего нас направили на Западный фронт.

– Вы были в резерве командующего Западным фронтом. Что делает танковая часть в резерве? Чем занимались?

Роют окопы для танка, для себя. Землянки, если есть лес, строят. Занимались боевой подготовкой, стрелять учились. Осваивали новое вооружение. Мины изучали.

Зампотех роты Люлька, такой хороший парень был, подорвался на немецкой мине – не знал, как ее разрядить, а взялся, чтобы храбрость показать. Так что спать там не дают. У нас был заместитель командира полка Селиванов. Он нам казался стариком – ему было лет сорок. Он тогда говорил: «Имейте в виду, главная задача в обороне – чтобы люди были сыты и чтобы не спали. Ни минуты лишнего сна! Встал – и начинай что-то делать. Солдат стройте почаще, чтобы они знали, что за ними смотрят, следят!»

Западный фронт перешел в наступление с задачей выйти к Днепру. Ничего не получилось.

В сентябре нас опять отправили на переформирование, на этот раз в Московскую область, в район Наро-Фоминска. Штаб корпуса был в Наро-Фоминске, а мы – в лесу между Кубинкой и Наро-Фоминском.

В декабре мы вошли в состав 6-й танковой армии и с ней попали в самое пекло под Корсунь-Шевченковским.

Наш корпус участвовал в Уманско-Баташанской операции, и в районе Могилев-Подольска мы вышли к Днестру, форсировали его и вышли на старую государственную границу. Это считается одним из первых выходов на государственную границу во время Великой Отечественной войны.

Сперва продвигались неплохо, но, когда подошли к реке Прут, остановились и стояли там практически всю весну и все лето. Мы готовились к наступлению, пополнялись как людьми, так и техникой. Надо сказать, что в 1944 году к нам стали поступать американские танки «Шерман». Это, я считаю, лучший американский танк, который принимал участие в войне. У него и двигатель хороший, и броня хорошая, и оружие хорошее.

После Ясско-Кишиневской операции много молодых ребят типа меня отправили на учебу. Часть попала в академию, в 1944 году туда был набор обстрелянных офицеров. Они выпустились в 1947 году. А я попал в Нефтяной институт имени Губкина – требовались специалисты по горюче-смазочным материалам, и, поскольку я кое-что соображал в математике, меня направили туда, хотя я не хотел – там кормили плохо, по тыловой норме. Мы с еще некоторыми ребятами хотели оттуда поскорей уехать, и это нам удалось – где-то в начале сентября я смог вырваться из института и попал в 9-й гвардейский танковый корпус 2-й танковой армии, в которой уже и заканчивал войну.

В январе 1945 года началось наступление. Наша армия обошла с северо-запада Варшаву. В конце января я был тяжело ранен. Мы остановились ночью сориентироваться, и в этот момент фаустник засадил нам под башню в район боеукладки. Хорошо, что она не взорвалась. Это было мое второе ранение. Первый раз меня ранило под Сталинградом. Тогда мы находились рядом с танком в состоянии ожидания перед атакой. Самолеты тогда нас здорово душили. При налете попал осколок. Я тогда не так-то долго, примерно 6 недель, был на излечении. А тут почти два месяца лечился. Только в апреле выписали, и я снова вернулся в свой 9-й корпус. Войну закончил на окраине Берлина. Вот так, если вкратце. Ничего я вам, никаких боевых эпизодов рассказывать не буду. Уже много есть сказок, которые вы слышали.

– Экипаж в «Валентайне» четыре человека?

Четыре человека. А в «Шермане» пять: впереди механик-водитель и его помощник, он же пулеметчик, и три человека в башне. «Валентайн» – очень подвижная машина, с хорошим дизельным двигателем.

– В экипаже какая низшая должность?

Заряжающий. Человек, который у всех на подхвате.

– «Валентайны» требовали большого ухода?

Думаю, что нет. Они особого ухода не требовали, лишь бы были заправлены горючим и маслом. Двигатель GMC – двухтактный, хороший, даже прекрасный двигатель. Нет, они не требовали большого ухода.

– Вам приходилось сталкиваться с немецкими танками?

Приходилось. Мы очень боялись немецких танков – пушка и прицел у них были хорошие. На моих глазах немцы сожгли два танка с расстояния в полтора километра. Если мы сталкивались с немецкими танками, то старались в бой не ввязываться, отходить задом. Но все это зависело от командира, от командира роты, от командира полка.

– Если говорить о «Валентайнах», у них хорошие переговорные устройства, рация?

Радиостанция у них хорошая была, ничего не скажешь. Она работала на фиксированных частотах неплохо. Радиостанция называлась у нас – 9РС, а у них, я уже забыл сейчас, цифра была 19. Мы горя с ней не знали. Переговорные устройства в танке тоже были неплохие, но управляли больше руками и ногами: нажал на плечо механику – поворачивай, на спину – стой.

– Какие-то лимиты по расходу снарядов были?

Нет. Пользовались тем, что входило в боекомплект. Порядка 30–40 снарядов. Бронебойных брали меньше, осколочных – побольше.

• Предыдущая
• 10/65
• Следующая