Я дрался на Т-34. Третья книга - Драбкин Артем Владимирович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/65
• Следующая

Первые несколько дней нас кормили по чайной ложке. Сразу много есть нельзя – будет заворот кишок. Потом нас поодиночке допросили особисты. Они потребовали, чтобы мы ничего никому не рассказывали, ни слова не говорили о том, что были в окружении, как там питались. Говорить, что все у нас было хорошо, вышли как раненые. Угрожали, что в противном случае нас посадят. Они очень боялись, что мы скажем правду. Все время говорили одно и то же: «Никакого голода, никакого окружения у вас не было».

Через несколько дней меня эвакуировали во Владимир. Там меня положили в госпиталь, а по излечении дали 10 суток отпуска.

Я вернулся в Московский военный округ, в 229-й танковый полк, который стоял в Сычевке Калининской области. Что интересно, когда я прибыл в 229-й полк, ко мне подошел заместитель командира полка полковник Волошин, говорит:

– Ты где, Тверской, родился? Это очень редкая фамилия.

– Я родился в Киеве.

– Ты меня не знаешь? Я твой двоюродный брат.

Из Сычевки через три месяца полк перевели в Гомель. А вскоре меня демобилизовали. Нас, участников Финской войны, в полку было несколько человек, и всех демобилизовали раньше срока. По-видимому, был приказ…

Я не знаю, чтобы за Финскую кого-то наградили. Свою первую награду, медаль «За отвагу», я получил за Великую Отечественную войну. В первый же месяц.

Из Гомеля я приехал в Москву и пошел в райком партии на прием к секретарю Новикову. Он меня спросил:

– Что скажешь?

– Хочу устроиться на работу.

– Что умеешь делать?

– Был на комсомольской работе, воевал.

– Ладно. Пойдешь в Министерство печати.

Пришел туда. На меня в отделе кадров посмотрели:

– Нам нужен директор типографии. Пойдешь?

– Не знаю.

– Ты коммунист?

– Да, я в партию в 1939 году в армии вступил.

– Значит, пойдешь.

Поработал несколько дней. Смотрю – мои работники что напечатают, то тащат домой. Думаю: «Тут тюрьмой пахнет».

Уволился из типографии, пошел опять в райком партии к тому же Новикову, он мне и сказал:

– Есть хорошая работа на военном заводе. Там директором партизан Купач. Иди к нему.

Я пришел к нему.

– Пойдешь работать в кадры, а потом мы тебя сделаем секретарем комсомольской организации.

Я поработал месяц в кадрах, а потом меня избрали секретарем комсомольской организации завода. Поскольку завод был военный, то мне сразу оформили броню.

– В 1941 году было ощущение, что война скоро начнется?

Было. Я работал на оборонном заводе, и мы получили заказ на производство оружия. В конце 1940 года, в ноябре, наш завод получил мобилизационный план. О том, что будет война, знали.

– Вы лично готовились? Закупали продукты?

Нет. Верили в то, что война будет быстрая и мы победим.

На заводе я работал до июня месяца, до начала войны. Когда началась война, был колоссальный патриотический подъем. Я такого подъема больше никогда не видел: «Где моя шапка. Я забросаю немцев!»

Вскоре вышел призыв к коммунистам города Москвы: «Коммунисты, на фронт!» Я записался в коммунистический батальон Сталинского района Москвы. Мне говорили: «На какой хрен записался? У тебя же бронь». А я считал, что так надо. Нас направили на Северо-Западный фронт, где командовал Климент Ворошилов. Он нас всех принял, после чего весь наш батальон, как политбойцов, раскидали по 5–6 человек по ротам, для создания коммунистической прослойки.

Я попал к морякам. Там я увидел настоящих немцев, которые, не пригибаясь, ходили в атаку. Впечатление, конечно, тяжелое. Я понял, что это не такой немец, как мы думали.

Немцы воевали хорошо, были очень патриотично настроены. Если сравнивать боевые качества солдат финнов и немцев, то они друг друга стоили, но я считаю, что немцы были лучше подготовлены к войне. У меня все-таки фронтовой опыт был, я понял, что война продлится не один месяц. Шапками мы их не забросаем. А какое к нам пополнение приходило?! Они не знали, как держать и как заряжать винтовку! А какое обмундирование было?! Обмотки, буденовки… Я понял, что к войне не готовы. Первые мои бои были в Эстонии, потом мы отступали до Ленинграда. Я недолго воевал, в сентябре был тяжело ранен в предплечье, и меня на самолете вывезли из Ленинграда.

– Как воспринималось летнее отступление 1941 года?

Как создание плацдарма для будущей атаки. Заманиваем, чтобы потом разбить, чтобы нам потом помогла зима; дескать, финнам зима помогла, теперь и нам поможет.

Попал в госпиталь и там чуть не умер – у меня столбняк начался. Я выжил случайно… Хорошо запомнил врача, который мне жизнь спас, сделав спинно-мозговую пункцию. Он потом мне предлагал удалить осколки, но два осколка у меня так и остались. Меня и лечили очень хорошо, и заботились о раненых безукоризненно – шесть месяцев меня кормили с ложки. Я почти два года лежал в госпиталях во Владимире, Перми, Москве, и везде сестры работали безукоризненные. Выписали меня в конце 1942 года и демобилизовали. В начале 1943 года я вернулся в Москву: затемнение, карточки, люди худые, плохо одетые. А настроение было боевое, люди были сталинской закалки.

– Вы видели провод немецких пленных по Москве?

Да. Потом они и у меня работали. Отношение к ним было хорошее, тем более что пленные немцы хорошо работали, лучше наших. У них была дисциплина. Рядовой и в плену относился к старшим по званию, как в армии. Жалко было их, злобы к ним не было.

9 мая 1945 года встретил в Москве.

(Интервью Николая Чобану)

Родился я 30 мая 1925 года в поселке Рощинский Стерлитамакского района Башкирии. Сейчас он наверху, а в ту пору был внизу, в лесу. Всего десять дворов тогда было, а потом его вообще снесли.

У нас была обыкновенная крестьянская семья, родители да шесть человек детей: четыре брата и две сестры. Я был пятым по возрасту. Причем два брата и сестра были от первой жены отца, а мы от второй. Но всегда жили очень дружно.

– Как до войны жилось?

Хорошо. Отец рассказывал, что они всей деревней работали в Стерлитамаке у какого-то барина. Воевал он в империалистическую, был ранен в Карпатах в плечо. Вернулся домой, а тут революция, и все помещики сбежали за границу. Первая жена умерла, но в 1922 году он во второй раз женился, и они с мамой переехали в Асаву – была такая деревня на месте нынешнего Рощинского.

Голода 32-го года я не помню. И не помню, чтобы его кто-то вспоминал. Вот в 22-м голод случился гораздо страшнее. Моя мать из Абзянского района, это в горах. Они жили прямо в лесу, там даже хлеб не сеяли, только уголь заготавливали да сани с телегами делали на продажу. И в тот голод их три сестры из восьми оттуда пришли в Стерлитамак работать. Тут с отцом и познакомилась, поженились.

А перед войной колхоз уже встал на ноги, стали получать хорошие урожаи и уже столько зерна привозили на трудодни – завались. К тому же держали свиней, коров, лошадей, кур, овец, все в колхозе было. У каждого колхозника было по две коровы, теленок. Мы еще шесть овец держали, поросят. Так что у всех был полный двор скотины, а сейчас так все перевернули, мол, всегда голодали. Кто работал, никогда не голодал.

К тому же отец был и охотник, и рыбак. Рыбы сколько было в речке – уйма, а сейчас ничего нет… Зайцев была тьма, и он на них ставил петли. Принесет, мать ругается: «Куда ты их столько носишь?!» Так что жили хорошо.

– Сколько классов вы успели окончить до войны?

Как раз перед началом войны я в Михайловской школе с отличием закончил 7-й класс. Подумывал выучиться на учителя. Но тут началась война, и учиться мне больше не пришлось…

– Как вы узнали о ее начале?

Как раз шла уборка урожая, и мы все были в поле. Взрослые косили, а мы убирали хлеб. Там же и объявили, сразу крик… Вернулись в деревню, а там уже плач, крики мужиков, всех забирают… И потом с войны вернулись только двое раненых и я… А ведь с каждого двора забрали хоть по одному…

• Предыдущая
• 26/65
• Следующая