Тарас Бульба (иллюстрации Кукрыниксов) - Гоголь Николай Васильевич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/33
• Следующая

великодушное дело, и не пропадет, как малая порошинка с ружейного дула,

козацкая слава. Будет, будет бандурист с седою по грудь бородою, а может,

еще полный зрелого мужества, но белоголовый старец, вещий духом, и

скажет он про них свое густое, могучее слово. И пойдет дыбом по всему

свету о них слава, и все, что ни народится потом, заговорит о них. Ибо далеко

разносится могучее слово, будучи подобно гудящей колокольной меди, в

которую много повергнул мастер дорогого чистого серебра, чтобы далече по

городам, лачугам, палатам и весям разносился красный звон, сзывая равно

всех на святую молитву.

IX

В городе не узнал никто, что половина запорожцев выступила в погоню за

татарами. С магистратской башни приметили только часовые, что потянулась

часть возов за лес; но подумали, что козаки готовились сделать засаду; тоже

думал и французский инженер. А между тем слова кошевого не прошли

даром, и в городе оказался недостаток в съестных припасах. По обычаю

прошедших веков, войска не разочли, сколько им было нужно. Попробовали

сделать вылазку, но половина смельчаков была тут же перебита козаками, а

половина прогнана в город ни с чем. Жиды, однако же, воспользовались

вылазкою и пронюхали всё: куда и зачем отправились запорожцы, и с какими

военачальниками, и какие именно курени, и сколько их числом, и сколько

было оставшихся на месте, и что они думают делать, – словом, чрез

несколько уже минут в городе всё узнали. Полковники ободрились и

готовились дать сражение. Тарас уже видел то по движенью и шуму в городе

и расторопно хлопотал, строил, раздавал приказы и наказы, уставил в три

таборы курени, обнесши их возами в виде крепостей, – род битвы, в которой

бывали непобедимы запорожцы; двум куреням повелел забраться в засаду:

убил часть поля острыми кольями, изломанным оружием, обломками копьев,

чтобы при случае нагнать туда неприятельскую конницу. И когда все было

сделано как нужно, сказал речь козакам, не для того, чтобы ободрить и

освежить их, – знал, что и без того крепки они духом, – а просто самому

хотелось высказать все, что было на сердце.

– Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы

слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам

дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и

храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические

недоверки. Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые,

да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша!

Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит

наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать

любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь

свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один

только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской

земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу

пропадать на чужбине; видишь – и там люди! также божий человек, и

разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать

сердечное слово, – видишь: нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не

те! Нет, братцы, так любить, как русская душа, – любить не то чтобы умом

или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе, а… – сказал Тарас, и

махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: – Нет, так

любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей;

думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные

табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают

черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с

своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь

на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная

милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду,

дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть,

хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы,

крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он,

горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко

подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же

знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то

пошло, чтобы умирать, – так никому ж из них не доведется так умирать!..

Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!

Так говорил атаман и, когда кончил речь, все еще потрясал посеребрившеюся

в козацких делах головою. Всех, кто ни стоял, разобрала сильно такая речь,

дошед далеко, до самого сердца. Самые старейшие в рядах стали

неподвижны, потупив седые головы в землю; слеза тихо накатывалася в

старых очах; медленно отирали они ее рукавом. И потом все, как будто

сговорившись, махнули в одно время рукою и потрясли бывалыми головами.

Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что

бывает на сердце у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким

невзгодьем жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего

молодою жемчужною душою на вечную радость старцам родителям,

родившим их.

А из города уже выступало неприятельское войско, гремя в литавры и трубы,

и, подбоченившись, выезжали паны, окруженные несметными слугами.

Толстый полковник отдавал приказы. И стали наступать они тесно на

козацкие таборы, грозя, нацеливаясь пищалями, сверкая очами и блеща

медными доспехами. Как только увидели козаки, что подошли они на

ружейный выстрел, все разом грянули в семипядные пищали, и, не

перерывая, всё палили они из пищалей. Далеко понеслось громкое хлопанье

по всем окрестным полям и нивам, сливаясь в беспрерывный гул; дымом

затянуло все поле, а запорожцы всё палили, не переводя духу: задние только

заряжали да передавали передним, наводя изумление на неприятеля, не

могшего понять, как стреляли козаки, не заряжая ружей. Уже не видно было

за великим дымом, обнявшим то и другое воинство, не видно было, как то

одного, то другого не ставало в рядах; но чувствовали ляхи, что густо летели

пули и жарко становилось дело; и когда попятились назад, чтобы

посторониться от дыма и оглядеться, то многих недосчитались в рядах своих.

А у козаков, может быть, другой-третий был убит на всю сотню. И всё

продолжали палить козаки из пищалей, ни на минуту не давая промежутка.

Сам иноземный инженер подивился такой, никогда им не виданной тактике,

сказавши тут же, при всех: «Вот бравые молодцы-запорожцы! Вот как нужно

биться и другим в других землях!» И дал совет поворотить тут же на табор

пушки. Тяжело ревнули широкими горлами чугунные пушки; дрогнула,

далеко загудевши, земля, и вдвое больше затянуло дымом все поле. Почуяли

запах пороха среди площадей и улиц в дальних и ближних городах. Но

нацелившие взяли слишком высоко: раскаленные ядра выгнули слишком

высокую дугу. Страшно завизжав по воздуху, перелетели они через головы

всего табора и углубились далеко в землю, взорвав и взметнув высоко на

воздух черную землю. Ухватил себя за волосы французский инженер при

виде такого неискусства и сам принялся наводить пушки, не глядя на то, что

жарили и сыпали пулями беспрерывно козаки.

Тарас видел еще издали, что беда будет всему Незамайковскому и

Стебликивскому куреню, и вскрикнул зычно: «Выбирайтесь скорей из-за

возов, и садись всякий на коня!» Но не поспели бы сделать то и другое

козаки, если бы Остап не ударил в самую середину; выбил фитили у шести

• Предыдущая
• 23/33
• Следующая