Сиамский ангел - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 29

• Предыдущая
• 29/51
• Следующая

На мобилу ему вечно не хватало денег. Даже на дешевую, на самую простенькую «Моторолу». Брат довольно часто угадывал тайные желания. Но вот знакомить Марека со своими девчонками закаялся, определив после нескольких попыток ситуацию кратко и емко: не в коня корм. Впрочем, девчонки были такие, что ноги — от ушей, а в голове — пух и перья.

Поэтому они у брата долго и не задерживались.

Положив трубку, Марек включил компьютер — и только к обеду осознал, что забыл про замок напрочь и окончательно.

Стало быть, не очень-то было и нужно, постановил он, стало быть, подсознание лучше сознания знает, требуется новый замок или не требуется. И вообще — обработано до хрена файлов, отправлено на визирование по Сетям — пять текстов и еще факсом — один. Пока начнут приходить ответы — можно и перекусить.

По коридору величественно шел Зильберман.

Перекусывать в одиночку — погано, с девчонками — честно говоря, скучно, потому что вечно трындят про одно и то же, она позвонила и сказала, что весь день будет отсутствовать, обрабатывает клиентов. Димка Осокин, Глеб Малышев и Валерка Золотарь при его появлении принимаются держать дистанцию. С Валеркой вообще ерунда — эту фамилию еще его прадед должен был поменять. Тупой Валерка утверждал, будто золотарь — так раньше назывался ювелир. А Марек ткнул его носом в словарь Даля — и оказалось, что кое-где так называли мастера, который делает позолоту по дереву, отнюдь не ювелира, в Сибири — служащего по золотым промыслам, а вообще синоним этому слову, простите, парашник. И золотарить — промышлять чисткой отхожих мест.

Потом Марек понял, что вообще не нужно было пускаться в лингвистические изыскания, тем более — при Димке и Глебе. Потом — когда он уже, опознав в собеседнике деревянный стук тупости, аккуратно умел уклониться от общения.

Держать при себе знания, не давая им выхода, было обременительно. А знал Марек много — и русскую литературу за пределами убогой школьной программы тоже, и на всякую каверзную тему мог потолковать, вот, скажем, — сам ли Пушкин написал «Гавриилиаду», или пришлось отвечать за чужой грех; и точно ли грандиозные оды Державина на религиозные темы предназначались для декламации вслух, или же только для чтения…

Зильберман околачивался в конторе непонятно зачем. Видимо, скучал на пенсии. Он забредал в кабинеты бывших своих подчиненных и точно знал время уходить. Он сидел в баре для курящих с трубкой и выглядел мэтром на покое. Что и когда он в жизни сотворил — не помнил уже никто. Был сто лет назад Яша Зильберман, золотое перо молодежной прессы, вовремя не ушел из журналистики, зато журналистика от него ушла. Что писал, зачем писал — знал теперь только он сам. Но намекал, что работает над книгой. Все соглашались, что ему есть о чем рассказать человечеству, — но никто не просил дать кусочек на прочитку.

— Что слышно о косматых? — спросил Зильберман.

Это у них с Мареком была любимая тема — поиски допотопного человека по первоисточникам. В частности, отыскались следы в Ветхом Завете — плясали и скакали там по ночам в развалинах некие «косматые». Марек, сперва вычитав это в виде цитаты, усомнился, полез в Библию — проверять, зачитался и добрался до Экклезиаста. Тогда только сообразил, что больше в этой книге на «косматых» рассчитывать не стоит.

Очень обрадовавшись вопросу, Марек этак не навязчиво повел старика вниз, к бару, докладывая, что набрел на статью в журнале — так вот, если этой статье верить, «косматые» живут в наших широтах, прячутся в карстовых пещерах под болотами, а попадают в те пещеры вплавь, через норы, которые начинаются под водой. Но внутри там у них сухо и даже есть вентиляция. Там они рожают и воспитывают потомство по сей день, имея хорошие шансы пережить любую экологическую катастрофу

— Я бы не сказал, — возразил Зильберман. — Они ведь, если так, рыбой питаются.

И Марек, кромсая котлету, задал вопрос: чем отравлена океанская рыба — понятно, а что плохого в той, которая живет ну хотя бы на Псковщине, в никому не ведомых озерцах и речушках?

Зильберман неспешно курил и задавал новые вопросы. Заодно рассказал два хороших анекдота. Есть он не хотел, но взял в баре к кофе, как всегда, большую шоколадку и разделил ее с Мареком.

Должно быть, в детстве старика недокормили шоколадом.

*

Это была она, в своей короткой, мышиного цвета кофточке, под которой — темно-красный свитерок, высокое горлышко, но там, где рукав должен соединяться с этим, как его, туловищем, что ли, две прорехи, в которых так дерзко торчат два голых угловатых плечика. Она так ходит и на работу, и всюду.

А с ней шел мужчина ростом под два метра, но сказать «шел» — погрешить против истины. Перемещался. Он косолапил и соскребал ногами всю грязь с асфальта, он сутулился и вихлялся, будто у него позвонки не подпирают друг друга, а нанизаны на веревку, веревка же незримо зацеплена за крючок в небе.

Люди так не ходят, подумал Марек, это инопланетный монстр, который принял форму человека, но удерживать ее еще не научился и даже не понял, что у человека внутри есть кости и суставы.

Впрочем, иные люди ходят, даже нарочно вырабатывают эту расхлябанность, но у иных людей есть свои причины… весьма весомые причины…

Она и монстр подошли к дверям, над которыми угловатились экстравагантные буквы, с трудом увязываясь в слово «Марокко», произвели короткие переговоры, двери распахнулись.

Марек знал этот клуб по рассказам. Димка Осокин с Глебом Малышевым сюда на открытие ходили и потом еще как-то. Заведение было дурацкое, а вскоре после открытия прославилось такой вот странноватой фишкой. Его примерно раз в две недели снимала компания богатеньких дочек и сыночков, чтобы в узком кругу оттянуться в полный рост. Ровно в девять ворота запирались — и даже член этой самой дурной компании уже не мог проникнуть внутрь, разве что по канализации. И ни за какие деньги — такое правило! Свой, не свой, деньги, не деньги — девять часов, и точка.

Тот, кто позаботился впустить ее и монстра, был, надо думать, вызван по мобилке. Когда Марек подошел, за стеклом не было ни швейцара, ни охраны, ни вообще кого живого. Пустое фойе и запертая дверь — все. Чем хочешь колотись — даже ментов не впустят. Ибо некому. Должно быть, сегодня как раз такой закрытый вечер.

А часам к шести утра, пьяные и обдолбанные, они расползутся, делая вид, будто оттянулись-таки в полный рост. Хотя на самом деле они унесут с собой ощущение вселенской скуки — одни и те же рожи, одни и те же тела, которые пришлось отведать в тысячный раз, и нужно галдеть, выделываться, всякий раз прикупая для своей маразматической вечеринки иной прикид, чтобы прочие думали: вот этот — веселится и блаженствует, а мы — дураки бессмысленные, не понимающие прелестей такой вот закрытой для всякой швали тусовки.

Всё — так, но какое отношение к этому клубу имеет она?

Марек потрогал лоб. Температура была под тридцать восемь. Она уже в конторе достигла отметки в тридцать семь и пять, меньше нужно сидеть на сквозняках. Уже опять тянуло в сон. Стало быть — что? Стало быть, чашка кофе, от которой чуточку поедет крыша, зато может вставить… У каждого — свой кайф, и это сочетание простудной отрешенности с резким ударом крепчайшего черного кофе некоторым вставляет. И даже хорошо.

Кафешка была в двух шагах от клуба и даже оказалась открыта. В ней нашлось все, что нужно для счастья, включая барную стойку.

— Когда закрываетесь? — спросил бармена Марек.

— Мы до последнего посетителя, — с тихой ненавистью ответил бармен, лысый тридцатилетний дядя с обручальным кольцом.

Марек понял — тут торчит шоферня, которой потом развозить обдолбанных и пьяненьких по домам. Вон — двое уже так наладились, что нарды с собой брать стали, сидят в уголке и играют себе, тоже оттягиваются.

А который, кстати, час?

А второй час летней ночи. Зимой — бредовое время, а летом — в самый раз.

Марек забрался на высокий стул.

Она, конечно, женщина свободная и красивая, и никто ей не запретит шастать по ночным клубам, но странно все же… во втором часу… и в этой кофточке, совершенно будничной…

• Предыдущая
• 29/51
• Следующая