Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Раппапорт Хелен - Страница 80

• Предыдущая
• 80/126
• Следующая

В своих более поздних воспоминаниях Анна Вырубова утверждала, что Татьяна как медсестра с самого начала продемонстрировала «экстраординарные способности», в то время как «Ольга за два месяца [подготовки] была слишком измотана и расстроена, чтобы продолжать»[969]. Было ясно, что долгие часы этих занятий отрицательно сказываются на ней, что она была менее эмоционально устойчива и физически крепка, чем Татьяна, а также гораздо менее целеустремленна. Она не могла переносить вида некоторых операций, на которых ей приходилось присутствовать, и с повседневными обязанностями она справлялась не так легко, как ее сестра. А теперь она отвлеклась еще и на свои чувства – на тот момент к Мите Шах-Багову.

Переутомление, которым она страдала, усугубилось тяжелой анемией, и, как и ее матери, Ольге был прописан курс ежедневных инъекций мышьяка. «Состояние Ольги до сих пор не самое лучшее», – телеграфировала Александра Николаю 31 октября, добавив в письме, что их дочь «встала, только чтобы прокатиться, и теперь, после чая, она остается на софе, а мы будем обедать наверху. Это мое лечение – ей нужно как можно больше лежать, поскольку она такая бледная и усталая. Понимаешь, инъекции мышьяка будут действовать быстрее таким образом»[970][971].

Через несколько дней они все вместе отметили двадцатилетие Ольги, но в последнее время она редко бывала во флигеле, а когда ходила туда, как она сказала отцу, то «ничего не делала, просто сидела с ними. Но они все еще заставляют меня много лежать». Ей не нравились ежедневные инъекции мышьяка, которые делал ей доктор Боткин: «От меня немного попахивает чесноком, что неприятно»[972][973]. Независимо от того, что она думала в это время в глубине души, Ольга, как и ее сестры, стоически принимала свой жребий. Как-то вечером у них во дворце была в гостях коллега по госпиталю, медсестра Биби. Ольга и Татьяна тогда переодевались к ужину и выбирали украшения. «Жаль только, что никто не может на меня в таком виде полюбоваться, – пошутила Ольга, – только папа!» Сказала она это, как передавала Биби Валентине, совершенно без всякой рисовки. «Раз, два – и волосы причесаны (хоть никакой прически, как таковой, нет), и она даже не взглянула на себя в зеркало». Это было характерно для Ольги – не проявлять интереса к своей внешности и не беспокоиться о том, в каком виде она появится на людях. Когда Ольга часами лежала дома, чувствуя себя плохо, горничная Нюта принесла ей грампластинку «Прощай, Лу-Лу». «Без сомнения, отголосок того, что она могла встретить в госпитале, – написала Валентина в своем дневнике, возможно, намекая на песни, которые пели там офицеры, друзья Ольги. – Как печально, что бедные дети вынуждены жить в этой золотой клетке»[974].

Когда Ольга наконец смогла, она вернулась во флигель, у нее теперь было гораздо меньше обязанностей: в основном мерить температуру, выписывать рецепты и дезинфицировать постельное белье. Львиную долю перевязок теперь каждое утро выполняла Татьяна, которая также делала инъекции и помогала Гедройц на операциях. Валентине и Татьяне недавно пришлось обрабатывать особенно тяжелое гангренозное ранение, где требовалась срочная ампутация. Валентина бросилась готовить новокаин, а Татьяна тем временем без всяких дополнительных инструкций собрала все инструменты, подготовила операционный стол и перевязочный материал. Во время операции из раны откачали немало отвратительно пахнущего гноя, на этот раз даже Валентину затошнило. «Но Татьяну Николаевну это не смутило, она лишь вздрагивала при стонах больного и густо краснела». Она вернулась в больницу в девять, чтобы провести с Ольгой вечернюю стерилизацию инструментов, и пошла проведать этого пациента в десять, как раз перед уходом. К сожалению, ночью ему стало хуже, и он умер[975].

Это была одна из тех травмирующих ситуаций, с которыми Ольга уже не могла справляться. Правда, почти всегда она приходила хоть ненадолго, особенно в то время, когда Митя был все еще там. Теперь Татьяна была обрадована возвращением Володи Кикнадзе, который был снова ранен.

Уютные посиделки вчетвером, которые случались в начале лета, опять возобновились, когда по вечерам девушки приходили стерилизовать инструменты и готовить тампоны. «Кто знает, какая драма происходила в душе Ольги Николаевны, – писала Валентина. – Почему она чахнет, стала такой худенькой, такой бледной: она влюблена в Шах-Багова?» Валентину беспокоило, что сестры так много времени проводили со своими двумя избранниками: «Как только Татьяна Николаевна заканчивает перевязки, она идет делать инъекции, а затем сидит вдвоем с К[икнадзе]… Он садится за рояль, иногда играет одним пальцем и подолгу оживленно болтает с нашей дорогой девушкой». Биби тоже волновалась: что, если Елизавета Нарышкина вдруг зайдет и увидит такую вот «сценку»? Она умрет от шока.

Доктор Гедройц разделяла обеспокоенность Валентины. Они обе чувствовали, что Володя Кикнадзе был бабником и вводил впечатлительную Татьяну в заблуждение. Гедройц решила отправить его в Крым долечиваться, а точнее, как они с Валентиной обе решили, «от греха подальше». Даже Митя, Ольгин «драгоценный», не был во всем безупречен. Гедройц обнаружила, что однажды, когда Митя был пьян, он показывал другому пациенту личные письма, которые Ольга писала ему. «Это положительно последняя капля! Бедные дети!»[977]

А в Ставке 3 декабря 1915 года Николай записал в своем дневнике, что «у Алексея вчера началась простуда», он стал чихать, и у него открылось носовое кровотечение[978]. Поскольку кровь не удавалось остановить, доктор Федоров посоветовал отправить Алексея обратно в Царское Село. 6-го числа, когда они приехали, Анну Вырубову потрясла

Конечно, отправили за Григорием, и тот вскоре прибыл. Совсем как и раньше, он постоял немного у кровати Алексея и осенил его крестным знамением. Затем он повернулся к Александре и сказал: «Не беспокойся, ничего не случится», – а затем уехал[979]. Она тем не менее сидела с сыном всю ночь и не ложилась спать до 8 часов утра следующего дня. «Через полчаса она встала и пошла в церковь», – писала Татьяна Валентине[980]. На следующий день был вызван специалист, которого звали доктор Поляков, и ему удалось прижечь кровотечение. Алексей оставался в постели до 18 декабря, но был все еще очень слаб. 12-го числа безутешный Николай вернулся в Ставку в одиночестве.

• Предыдущая
• 80/126
• Следующая