Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Раппапорт Хелен - Страница 96
- Предыдущая
- 96/126
- Следующая
И если до тех пор Анастасия в отличие от сестер недолюбливала эпистолярный жанр, то теперь, от нечего делать, она начала регулярно писать Кате, чтобы узнать новости о Викторе. «Татьяна просит меня передать это одеяло для Макьюхо [одного из офицеров], для его маленького сына, – написала она 26 марта. – Наверное, он ее крестник. Как его зовут? Отдай оставшиеся носки и рубашки твоему брату, а он может раздать их своим сослуживцам. К сожалению, этого не хватит на всех, но мы посылаем все, что мы оставили. На донышке этих двух коробок написано, что из вещей передать нашим бывшим раненым. Мария по-прежнему больна, а я вставала вчера и очень рада, потому что я пролежала в постели приблизительно четыре недели, хотя я все еще слабо стою на ногах.
Пожалуйста, попроси еще раз своего брата, чтобы он вернул групповую фотографию, которую мы послали тебе в прошлый раз. Мы часто думаем обо всех вас и передаем вам огромный привет. Пиши нам иногда, дорогая Катя, как там все поживают, ну и так далее, мы всегда так рады получать новости. Джим [ее собака] здоров и счастлив[1236]. Передавай привет Сидорову. Горячий привет твоей матери и брату. Всего самого лучшего! Горячо целую тебя, твоя Анастасия. Эти маленькие иконки от мамы для всех офицеров»[1237].
В то время, когда четыре сестры были заняты такими простыми проявлениями дружбы и доброй памяти, настоящее «излияние яда» против императорской семьи заполняло петроградскую прессу. Например, печатали отвратительные карикатуры на бывшего царя и царицу, где Александру изображали принимавшей ванну, полную крови, а Николай наблюдал за массовыми повешениями, или подробно, в красках, расписывали изысканные и изобильные пиршества императорской семьи: икру, омаров и осетра, – которыми они объедались в то время, как Петроград голодал.
Была карикатура, на которой император закуривал сигарету, зажигая ее от сторублевой купюры. Был вызывающий отвращение рассказ о «доказательстве», что великий князь Алексей был сыном [господина] Филиппа. Были эссе об «интимной» жизни молодых великих княжон, написанные их «любовниками»[1238].
«Все излишества Нерона, Калигулы, герцогов Сфорца, вместе взятые, показались бы детской игрой» по сравнению с теми отвратительными сообщениями в прессе, которые довелось читать в ту весну Эдит Альмединген, как она вспоминала позднее. Тем не менее, обвинения, которые выдвигались против Николая и Александры, еще более усугублялись, и 27 марта, в ходе судебного разбирательства по делу Анны Вырубовой, Керенский приказал, чтобы супругов содержали отдельно, чтобы не допустить сговора между ними в случае, если они предстанут перед судом. В течение следующих трех недель им было разрешено встречаться только два раза в день во время еды. Николай, казалось, был почти рад, что может на время избежать изматывающего присутствия жены[1239]. Они строго выполняли новые распоряжения, опасаясь, что в противном случае одного из них или обоих могут поместить, как Анну, в Петропавловскую крепость[1240].
Керенский на самом деле хотел отделить Александру от детей, оставив их с отцом, но Елизавета Нарышкина обратилась к нему, заявив, что это было бы слишком жестоко: «Это означало бы смерть для нее. Ее дети были вся ее жизнь»[1241]. Хорошо, что Керенский смягчился, потому что 27 марта Ольга снова слегла – у нее опухли гланды и заболело горло, температура опять поднялась почти до 40 °С[1242]. Александра записала 4 апреля, что у ее дочери сейчас «воспаление в области сердца»[1243].
Всем домашним, в том числе и оставшейся прислуге, было разрешено молиться вместе на пасхальных выходных, за что они были очень благодарны. Правда, в какой-то момент священнику отцу Беляеву пришлось соперничать с шумными похоронами, которые были устроены в парке для предполагаемых «жертв революции» – фактически, тех, кто погиб во время грабежей винных лавок и беспорядков в городе за несколько дней до этого[1244]. Все пятеро детей исповедались ему в Страстную пятницу, Ольга – в постели, Мария – в инвалидной коляске. Они произвели на него большое впечатление своей «мягкостью, сдержанностью [и] покорностью своим родителям». Они показались ему такими невинными, такими «неведающими грязи мирской»[1245]. Ночное причастие во время литургии Великой субботы 1 апреля было особенно проникновенным для всех (хотя Ольга и Мария были слишком больны и не смогли на ней присутствовать). После Всенощной все восемнадцать человек сели за стол разговляться. Был огромный пасхальный кулич, крашеные яйца, ветчина и телятина, колбаса и овощи, но для Изы Буксгевден это была «мрачная трапеза, как пир в доме плача», во время которой Николай и Александра были обязаны сидеть поодаль друг от друга. Царица почти ничего не говорила. Она ничего не ела и не пила, лишь чашку кофе, сказав, что она была «всегда на диете»[1246].
Прекрасная весенняя погода встречала пасхальное воскресенье. «Как день великой радости, несмотря на человеческие страдания», – вспоминала Елизавета Нарышкина. Николай подарил ей фарфоровое яйцо со своей символикой. «Я сохраню его на добрую память, – написала она в своем дневнике. – Как мало преданных людей у них осталось… Нельзя быть уверенным в будущем: все зависит от того, сможет ли Временное правительство удержаться или же анархисты победят – опасность неизбежна. Как бы мне хотелось, чтобы они уехали сейчас как можно скорее, убедившись, что все они теперь здоровы»[1247].
Было воскресенье и, кроме того, праздничный день. Толпы народа собрались у ограды парка, чтобы поглазеть на царя, который вышел на работу в саду, окруженный охранниками с примкнутыми штыками. «Мы похожи на осужденных со своими надзирателями», – горестно заметил Пьер Жильяр[1248]. Люди теперь специально приезжали на один день даже из столицы, чтобы постоять и посмотреть на них. На второй день Пасхи опять собралась толпа не меньше, чтобы посмотреть, как Николай чистит лопатой канал от снега. Они молча стояли и «смотрели, как на дикое животное в клетке, – вспоминала Валентина Чеботарева. – Почему нужно так себя вести?»[1249] В утешение семья хотя бы присутствовала на еще одной замечательной службе в тот же день. Позже, когда Елизавета Нарышкина пошла проведать великих княжон, которые еще лежали в постели больные, ее встревожил вид исхудавшей Марии, и хотя она сейчас была «намного красивее, выражение ее лица [было] грустным и нежным. Можно было видеть, что она сильно настрадалась, и то, что ей пришлось пережить, оставило в ней глубокий след»[1250].
Валентину Чеботареву в госпитале во флигеле постоянно печалило и огорчало отсутствие связи, особенно с ее любимой Татьяночкой. «Мы мало знаем о заключенных, хотя письма поступают регулярно». Они старались быть крайне осмотрительны. Она беспокоилась, что если писать слишком часто, это могло бы спровоцировать тех, кто не понимал ее тесной дружбы с великими княжнами. Любые письма, подписанные неполными или ласкательными именами, сразу попадали под подозрение как некие закодированные послания. Уже были проблемы с властями, которые изъяли письма, подписанные «Лили» и «Тити» или иногда «Тили» – сочетанием этих двух имен[1251].
1236
Эту собаку в других источниках часто называли Джем или Джемми, но письма к Кате подтверждают, что ее звали именно так, как указано выше. Возникла также версия, что Джим принадлежал Татьяне. Она могла появиться в результате неточности в воспоминаниях Анны Вырубовой, но письма Анастасии к Кате опять-таки полностью подтверждают, что это была ее собака.
1237
Там же, с. 362.
1238
Almedingen. Указ. соч., p. 209–210; см. также: Buxhoeveden. Life and Tragedy, p. 288 (Буксгевден С. К., «Жизнь и трагедия Александры Федоровны, Императрицы России. Воспоминания фрейлины в трех книгах»).
1239
Benkendorf, «Last Days», p. 65–66.
1240
12 апреля это решение было отменено, и им снова разрешили спать вместе в одной спальне.
1241
Там же, p. 65; «Дневники» I, с. 430, 433.
1242
Там же, с. 429, 434.
1243
Там же, с. 429, 452.
1244
См. описание Беляевым Пасхальных богослужений в издании: Fall, p. 140–146.
1245
Боханов А. Н., Указ. соч., с. 145.
1246
Беляев (Belyaev), приводится в издании: «Дневники» I, с. 447; Buxhoeveden. Life and Tragedy, p. 296 (Буксгевден С. К. «Жизнь и трагедия Александры Федоровны, Императрицы России. Воспоминания фрейлины в трех книгах»).
1247
«Дневники» I, с. 449.
1248
Gilliard. Указ. соч., p. 226.
1249
НЖ 182, с. 220.
1250
«Дневники» I, с. 451.
1251
НЖ 182, с. 217; «Дневники» I, с. 473.
- Предыдущая
- 96/126
- Следующая