Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Раппапорт Хелен - Страница 98

• Предыдущая
• 98/126
• Следующая

Работа в саду оставалась единственным выходом для накопившейся энергии, и весь май они усердно пропалывали морковь, редис, лук и салат, поливали их и с гордостью наблюдали, как посаженная ими аккуратными рядами капуста – на 500 кустов – начала прорастать. Когда Николай, по-прежнему одетый в солдатскую гимнастерку, закончил все огородные работы, он начал активно и целенаправленно вырубать сухие деревья и распиливать их на зиму. Уже было достаточно тепло, чтобы катать Алексея в гребной лодке на пруду возле Детского острова или ездить на велосипедах с дочерьми. У них было несколько собак – Джой у Алексея, Ортипо у Татьяны и Джимми у Анастасии и еще два котенка от той кошки из Ставки, которую Алексей подарил Ольге[1268].

Казалось, Николаю очень нравилось заниматься физическим трудом, работая до седьмого пота. «Отличная работа в огороде, – записал он 6 мая, – мы начали копать клумбы. После чая, вечерни, ужина и вечернего чтения – [я бываю] с моей милой семьей гораздо больше, чем в обычные годы»[1269]. «Трудно без новостей от дорогой Мама, – признался он, – но ко всему остальному я равнодушен»[1270].

Когда расцвела майская сирень, «аромат в саду был чудесный, когда сидишь у окна», – заметил Николай, девочки тоже наслаждались им[1271]. Анастасия радостно и оживленно рассказывала в письме Кате 20 мая, как им нравилось работать в саду.

Но ей пришлось с горечью сообщить Кате, которая со своей семьей уже уехала из Царского Села на юг, что их госпитали вскоре закроют «и всем придется уехать, к моему великому сожалению».

Мысли всех сестер все чаще обращались к тому, о чем они так тосковали. «Сегодня довольно тихо, и я расслышала звук колоколов Екатерининского дворца, – рассказала Ольга подруге Зинаиде Толстой. – Как жаль, что мне нельзя хоть иногда сходить к «Знамению»[1273]. Анастасия чувствовала то же самое: «Мы часто слышим звон колоколов старого собора, и нам так грустно, – писала она Кате 4 июля, – но вспоминать хорошие времена всегда приятно, не так ли?» Она все время спрашивала о Викторе и других офицерах, как они все поживают[1274]. «В это время в прошлом году мы были в Могилеве, – вспоминала она с грустью 12-го. – Там было так хорошо, а также и в последний раз, когда мы были там в ноябре! Мы постоянно думаем и говорим обо всех вас».

По ее словам, было и кое-что забавное или интересное, о чем ей бы хотелось рассказать Кате, но она не могла написать об этом в своих письмах: «Ты, конечно, понимаешь, правда?» К этому времени, как вспоминал граф Бенкендорф, даже сговорчивый Коровиченко начал жаловаться на «огромную переписку молодых великих княжон, которая отнимает у него много времени и не позволяет ему передавать нам нашу корреспонденцию так быстро, как он мог бы»[1275].

Еще одним важным событием в жизни семьи, помимо получения писем, были показы фильмов из коллекции Алексея, которые они устраивали иногда, благо в их распоряжении был проектор, который им когда-то преподнесли в подарок, и большое количество фильмов, снятых оператором Пате для Алексея во время войны.

Другим вечерним развлечением было слушать, как Николай читает вслух. За пять месяцев их заключения в Александровском дворце он прочитал им немалое количество популярных французских и английских романов: «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма и приключенческие повести Альфонса Доде «Тартарен из Тараскона» и «Тартарен в Альпах», популярный роман «Тайна желтой комнаты» Гастона Леру, который всем очень полюбился. Но, несомненно, наиболее популярными были рассказы Конан Дойля: «Пестрая лента», «Собака Баскервилей», «Этюд в багровых тонах» и «Долина страха».

Эти развлечения приключениями и вымыслом были нужны, чтобы хоть на короткое время отвлечь семью от реалий их заключения. Когда наступила удушающая летняя жара, время, когда они обычно с наслаждением вдыхали морской бриз в Петергофе или Крыму, «Царское как будто вымерло. Его окон было почти не видно за рвущимися внутрь ветвями неподрезанных деревьев, – вспоминала Лили Ден. – Трава росла между камнями его молчаливого двора».

Незадолго до своего отъезда из Петрограда ей удалось попасть туда, чтобы попытаться хоть мельком увидеть царскую семью: «Я ходила туда и сюда, поглядывая на окна, но там, во дворце, никто не подавал признаков жизни. Я хотела позвать вслух, крикнуть, что я тут, но не посмела, опасаясь за их и свою безопасность»[1276]. Валентина Чеботарева тоже жаловалась на замершую жизнь города. Он полностью изменил свой характер и потерял всю свою былую гордость и силу. Теперь все, что можно было там увидеть, – это солдат, бесцельно бродивших, лузгавших семечки, развалившись на траве. Они выудили рыбу из прудов и затоптали все клумбы в скверах. «Теперь почти не видно детей, – писала она с грустью. – Они живут однообразной жизнью. Дети развлекают друг друга, у Ольги и Марии – история… Они копают в саду, сами посадили морковь». «Вчера, – как они сообщили ей, – мы проехались немного на велосипедах. По вечерам мы собираемся вместе, и папа читает вслух. Алексей ходит с папой намного больше». Такова вкратце была их жизнь в это время.

Что касается их матери, то она «думала только о прошлом»[1277]. Все более религиозный тон писем Александры свидетельствовал о ее решительном уходе от реального мира в мистическое созерцание смерти и искупления. Библия и Писания [святых отцов], говорила она, дают ей ответы на все вопросы жизни, и она гордилась отзывчивостью своих детей: «Они понимают много глубоких мыслей, их души растут через страдание»[1278]. Страдание стало ремеслом их семьи, и Бог, она была уверена в этом, увенчает их за это.

5 июня, когда Анастасии исполнилось шестнадцать лет, в подарок на день рождения она получила «пару сережек, и мне прокололи уши», рассказала она Кате, хотя «это, так сказать, небольшая новость»[1279]. Но радость вскоре была испорчена: ей пришлось расстаться со своими длинными волосами. После того как девушки заболели корью, у всех них стали большими клоками выпадать волосы, у Марии особенно, и в начале июля им пришлось обрить головы. Через день и Алексей сделал то же самое в знак поддержки. Пьер Жильяр зафиксировал в своем дневнике и на фотографии, как стоически они это приняли:

• Предыдущая
• 98/126
• Следующая