Продается недостроенный индивидуальный дом... - Гросс Виллем Иоханнович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/66
• Следующая

— Чудесно, Рейн. Нам надо о многом поговорить, не так ли?

Просто удивительно. Голос Меэли, когда она произносила эти слова, казался таким близким, знакомым. Когда он слышал его последний раз? На школьном празднике? Или в один из вечеров, когда они, стоя под деревьями, за зданием станции, прощались друг с другом?

Школьное прошлое покинуло ресторан вместе с тетей и ее мужем. Прощаясь, Меэли протянула Рейну руку. Рука была теплой и влажной. Адрес надо спрятать подальше, во внутренний карман пиджака. Послезавтра вечером? Договориться бы с Ваттером. Ваттер — хороший друг... Рейн нервным движением зажег сигарету. От ладони правой руки шел тонкий горьковатый запах. Урве таких духов не употребляла. Меэли... Да, это все-таки Меэли. Тот же голос, те же манеры. Мальчишки завидовали ему. Последнюю зиму Меэли ходила в красном пальто с черным каракулевым воротником. Каждое утро она появлялась в этом пальто на перроне. Уже издали было слышно, как скрипел снег под ее быстрыми шагами, когда она шла через сад. «Ты ждал?» — так звучало ее «здравствуй». «Ждал», — «отвечал Рейн. «Долго?» — «Ну, все-таки».— «Пойдем в самый конец поезда, там всегда есть пустые купе». Не произойди сейчас неожиданной встречи, разве вспомнились бы эти вагоны, эти купе, обитые синим линкрустом, где никто не помешал бы им целоваться, решись они на это. Смешно, что они не решались. Тогда не решались. А теперь?

Урве вышла с несчастным видом. Спустилась петля на чулке! Так она и думала, потому что во время танцев кто-то наступил ей на ногу. К счастью, у одной предусмотрительной женщины нашлась иголка с ниткой, и Урве с двух сторон закрепила «дорожку». Веселье могло продолжаться.

Семеня ногами, быстро подошел официант и осведомился, можно ли подавать горячее.

— О да! — Урве хотелось есть. Вообще здесь было совсем неплохо. Рейну пришла в голову чудесная мысль отпраздновать день ее рождения в ресторане. Ты сидишь, тебе приносят, уносят и вдобавок еще можешь беззаботно танцевать. — Что с тобой?

— Не понимаю, — вздрогнул Рейн.

— Ты как-то сник. Ты, я надеюсь, не опьянел?

Он засмеялся. Опьянел? С чего? Нет, нет, все в порядке. Вот разве только внизу, ожидая Урве, он снова начал думать о доме, который строит Ютин отец.

— Ты ведь обещал — ни слова сегодня о квартире. — Она подняла палец и кокетливо пригрозила: — Я рассержусь. Сегодня вечером все посторонние мысли запрещены. Ты только со мной.

Рейн без сопротивления сдался. Такое требование нетрудно выполнить. Но когда на столе появились дымящиеся блюда и любезный официант отошел в сторону, шаловливый тон жены изменился. С каким-то внезапным порывом она спросила:

— Ты никогда не оставишь меня, Рейн, ведь нет?

— Урр, ну зачем ты опрашиваешь?

Рейн взял графин и стал быстро наливать рюмки.

Трамвай с обледеневшими окнами. В дверях — кондуктор с лилово-синим лицом.

— Едем только до парка, — сказал он таким тоном, словно все трамвайное движение в Таллине подчинялось ему одному.

— Чудесно! Мы как раз собирались сегодня переночевать в вашем парке, —сказал Рейн, ища мелочь.

Кондуктор хрипло рассмеялся. Но когда на следующей остановке трамвай стали осаждать новые пассажиры, выскочил на площадку и крикнул точь-в-точь, как и в первый раз:

— Едем только до парка.

Вот это да — целый трамвай только для них двоих, а у дверей суровый цербер.

Они сошли в темноту и холод. В самом начале улицы, где сохранилось несколько целых домов, идти было неплохо. Но впереди! Впереди — длинный ряд развалин, а дальше новые высокие заборы, из-за которых поднимались стены и чернели проемы окон.

— Утром этого ряда окон еще не было, — заметил Рейн.

— Да, быстро строят, — ответила Урве, чтобы что-то сказать.

— Кто поселится в этих домах? В жилуправлении говорят, что люди из бараков. Ах, к черту! Не будем сегодня об этом. Помню, я провожал тебя первый раз домой. Тогда тут одиноко торчали белые лестничные клетки. Ничего, ничего. Таллин скоро отстроят, и он станет еще красивее, чем был когда-то раньше. Я в этом уверен.

Слушая мужа, Урве время от времени оборачивалась назад. Она не могла отделаться от чувства, будто кто-то идет за ними по пятам. Слухи о том, что на плохо освещенных и разрушенных улицах людей грабят, держались с дьявольским упорством.

Урве недавно сшила себе зимнее пальто. Простое зеленое пальто, но все же новое, на ватине. У Рейна тоже совсем новое пальто из коричневого драпа. Они купили его в магазине на улице Виру как раз перед самой денежной реформой.

Однако страхи оказались напрасными. Вот и их дом.

Пальто — на вешалку. Легкий поцелуй холодных от мороза губ — благодарность за хорошо проведенный вечер. Затем на цыпочках через темную кухню, где над теплой плитой сохли детские распашонки. Рейн наткнулся на стул и шутливо сказал:

— Тсс!

Хелене Пагар сразу после свадьбы отдала молодым кровать, а сама, забрав кушетку, переселилась на кухню. Она не спала, когда они вошли, и велела зажечь свет.

— Почему ты не спишь? — спросила Урве, пропуская Рейна в комнату.

— Уснешь разве, когда людей в такой час нет дома. Да и Ахто бушевал.

Ну вот! Все! Праздник кончился. Начинались будни. Первый день двадцать первого года жизни.

— Что с ним?

В комнате на столе горела прикрытая черным платком лампа. Урве крутила филигранную брошь на блузке и ждала ответа, хотя наперед знала, что скажет мать. И не ошиблась.

— Сколько раз говорила — рано отнимаешь от груди. Мальчишке больше года, а он... Не дело растить ребенка по книжке. Опять одна зелень у него.

Какое-то время Урве стояла молча, стиснув зубы. Была ночь. Бессмысленно начинать сейчас спорить. Она устало вздохнула и вошла в комнату, прикрыв за собой дверь. Через сетку взглянула на спящего в кроватке малыша. Из-под края ватного одеяла высунулись нежные пальчики. Ребенку было жарко. Он двигал пальчиками и причмокивал. Он не знал ничего, ровно ничего о мире, в который он попал и где ему предстояло медленно, с трудом открывать все то, что до него миллиарды миллиардов раз открывали другие, прежде чем он сможет внести и что-то свое в это бесконечное количество открытий.

Рейн, почти уже раздетый, в шлепанцах, тихонько подошел к кроватке.

— О чем ты думаешь?

Можно одновременно думать обо всем и ни о чем. Ей исполнилось сегодня двадцать лет — что ж, это уже не новость. И все-таки она думала об этом. Первым делом —маленький практический вопрос: надо ли было вообще, чтобы этот лысый обслуживал тебя, надо ли было танцевать, вспыхивать под взглядами морского офицера, волноваться из-за того, что ты впервые попала в такую обстановку, — одним словом, имело ли смысл справлять день рождения в ресторане, когда заранее было известно, чем все это кончится: теплой конурой в отдаленной части города, конурой, которая как будто специально предназначена для того, чтобы отрезвлять тех, кто возвращается домой с праздника, из театра или кино?

Дом. Работа, дом, дети.

Айли Суме тоже двадцать лет, а она уже ждет второго ребенка. И ничего, живет себе. Но ведь Айли и Урве не похожи друг на друга. Айли счастлива, что у нее будет второй ребенок, а Урве расплакалась, узнав, что на свет должен появиться Ахто. Айли радовалась, что ей не придется больше учиться. Урве страдала, предвидя, что ей не так скоро удастся снова сесть за учебники. Айли ушла из конторы к станку, потому что не справлялась с канцелярской работой. Урве же перешла на производство, когда почувствовала, что работа в конторе не удовлетворяет ее. Айли довольна своей маленькой ролью в жизни. А Урве еще только ищет свое место в ней. Сегодня ей исполнилось всего двадцать лет.

Рейн накрыл одеялом высунувшиеся пальчики сына. Какими большими казались его пальцы рядом с этими крошечными.

— Рейн, я очень плохая жена.

Он не первый раз слышал это от Урве. Он понял.

— Я тогда тоже не хотел его.

Может быть. А может быть, он не хотел из-за Урве, которая ходила с таким недовольным лицом. Во всяком случае, то были тяжелые дни. Урве работала в конторе и училась в последнем классе вечерней средней школы. Она строила большие планы, но их перечеркнул вот этот самый мальчишка — тогда еще никто не знал, будет ли это мальчишка или девчонка и вообще будет ли кто-нибудь... Рейн приходил с работы усталый, каждый день очень усталый — на бумажной фабрике, которую так расхвалил Мартин, Рейну сунули в руки примитивнейший инструмент — топор, которым приходилось рубить рулоны мокрой целлюлозы, целую смену только и делать, что рубить. При такой работе нечего было и думать о вечерней школе. Однажды в день получки он купил гитару, да, да, гитару — желтую, лакированную и очень дешевую, и первое время даже с удовольствием играл на ней. Но теперь ему живется легче. Он работает накатчиком на большой бумажной машине, а малыш за этот год с лишним превратился в весьма милое создание. Бегал. Ел. Гремел кубиками. Непонятно, что заставляло Урве время от времени вспоминать тяжелые дни?

• Предыдущая
• 18/66
• Следующая