Белая леди - Макбейн Эд - Страница 21

• Предыдущая
• 21/58
• Следующая

В тот день, когда Блум впервые встретился с Мэттью, он, если ему не изменяет память, был одет так, как одевался почти всегда: в помятый синий костюм, неглаженную белую рубашку с синим галстуком. Но в целом складывалась картина портновской элегантности; именно так он выглядел после того, как спал в одежде накануне ночью. Возможно, в тот раз он весил на несколько килограммов больше, но лисье лицо его оставалось тем же, то же самое относилось и к его носу, по которому словно несколько раз приложили кирпичом, к его кустистым черным бровям и темно-карим глазам, которые придавали ему такой вид, словно он вот-вот заплачет, даже тогда, когда он не чувствовал себя особенно опечаленным, — дурная слабость для копа.

Но в утро этого вторника он и в самом деле чувствовал себя особенно печально, потому что он только что позвонил в больницу, и ему сказали, что состояние Мэттью Хоупа «стабильное, но критическое», а это черт знает что означало. Теперь он сидел и ждал человека по имени Эндрю Вард, поглядывая на часы, — тот должен объявиться здесь через пять минут — и припоминал самые первые слова, которые Мэттью сказал ему: «Я юрист, и я знаю свои права».

Блум знавал множество уличных бродяг, которые тоже знали свои права, поэтому он нисколько не размяк от того, что этот, особенно привередливо сознающий свои права, человек оказался юристом. Юрист он или нет, однако в ночь накануне их первой встречи Мэттью Хоуп спал с женщиной, которая впоследствии была забита до смерти.

— Что ж, мистер Хоуп, — сказал тогда Блум, — как я понимаю, технически вы находитесь здесь под стражей, и я обязан сообщить вам о ваших правах. Я являюсь полицейским офицером вот уже двадцать пять лет, и ни от чего иного у меня так не свербит задница, как от растолковывания этих самых прав. Но если я чему-либо и научился относительно допросов, так это что лучше перестраховаться, чем потом сожалеть. Поэтому, если вы не возражаете, я сейчас отбарабаню вам ваши права, и мы перейдем к делу.

— Пожалуйста, если от этого вам станет легче.

— Ни от чего, связанного с убийством, мне не становится легче, мистер Хоуп, но по крайней мере если мы с этого начнем, то все будет следовать в соответствии с требованиями от Верховного суда. Хорошо?

— Прекрасно.

Отвратный тип, подумал Блум. Однако в какой-то момент по ходу допроса его мнение изменилось. Переведя дух, он спросил:

— Так вы говорите, что она была жива, когда вы покинули ее, так?

— Еще как была жива!

— Я думаю, возможно, и была. Мистер Хоуп, — сказал он, — ту линию, которой вы придерживаетесь, Эрнст Хемингуэй называл детектором, встроенным в дерьмо. Вы знакомы с Эрнстом Хемингуэем? Писателем?

— Я знаком с ним.

— Вы понимаете, когда кто-то говорит правду, а кто-то лжет? Я думаю, вы говорите мне правду. Если я ошибаюсь, можете преследовать меня по суду, — сказал Блум.

Он не ошибался.

На его столе зазвонил телефон.

Он поднял трубку.

— Баллистик на шестой линии, — произнес женский голос.

— Спасибо, Лоис, — он нажал шестую кнопку и представился.

— Морри, это Эд Рейнес. Как дела?

— Прекрасно, Эд. Что ты раздобыл?

— Зависит от того, что тебе уже известно. Как я понимаю, твои люди уже на месте определили, что пули двадцать второго калибра. Это совершенно верно. Все три пули двадцать второго калибра «лонд райфл». Две из них сильно деформированы, одна чистенькая, как свист. Никаких использованных гильз, верно?

— Да.

— Это совпадает с тем, что мы тут получили.

Это означало, что Рейнес знал, что оружие не было пистолетом. Когда стреляет пистолет, он выбрасывает отстреленную гильзу от патрона. Обычно эти гильзы обнаруживают на месте, поскольку стрелявший не имеет времени подобрать их. Однако, когда стреляют из револьвера, пустые гильзы остаются в барабане. Блум знал, что ребята из отдела баллистики могут идентифицировать неизвестное оружие либо по пуле, либо по гильзе.

Точно так же, как врачи и юристы изобрели секретные языки, которые только они способны понимать, так и эксперты-баллистики изъясняются колдовским языком с кодовыми словами: витки и нарезы, поля нарезов и наклон, угол и казенник, дуло и нарезка, направление и оси, экстрактор и обрез.

Несмотря на это Блум знал, что у каждого пистолета одной и той же системы и калибра есть четыре постоянных фактора. Ребята из отдела баллистики измеряют расстояние и число нарезов на пуле, направление и градусы витков.

— Револьвер был «Ивер Джонсон Трейлсмен Снаб», — сказал Рейнес, — шестьдесят шестой модели. Выпускается под тридцать восьмой, тридцать второй, двадцать второй калибр и «лонд райфл» — в данном случае мы имеем дело именно с ним. Барабан вмещает восемь патронов, полностью из вороненой стали, ствол хромированный, разламывается сверху вниз. Этот «курносый» весит семьсот граммов, ствол имеет длину около семи сантиметров. Пока все. Дай нам знать, когда получишь что-нибудь, что надо испытать в стрельбе.

— Спасибо, Эд.

— На здоровье. — Рейнес повесил трубку.

Звонок раздался, как только Блум положил трубку на рычаг; он тут же поднял ее.

— Пришел мистер Вард, — сказала Лоис.

— Пусть заходит.

Она узнала о Мэттью в субботу утром, когда слушала по радио последние известия в машине по пути на занятия в свой класс аэробики. Хотя она и звонила в больницу, чтобы осведомиться о его состоянии, но до сегодняшнего дня не решилась пойти туда. Да и сегодня она не была уверена, что должна пойти.

Их скоропалительный брак завершился желчным разводом. Даже спустя два года, когда они снова встретились на вечеринке, они едва сумели поддержать светский разговор.

— Ты все еще злишься? — спросила она.

— Относительно чего?

— Из-за школы Джоанны.

Их соглашение о разъезде предоставляло ей право послать их дочь в любую школу по ее выбору. Она выбрала одну в Массачусетсе.

— Возможно, это и хорошо для нее, — ответил он, — уехать подальше от нас обоих.

— Это как раз то, на что я надеюсь.

На ней было огненно-красное платье, держащееся только на ее грудях, и больше ничего. Темные глаза на овальном лице, каштановые волосы, причесанные по новому стилю челкой, в ее ушах болтались серьги из черного жемчуга. Он подарил ей эти серьги на десятую годовщину их свадьбы. Через три года они развелись. Теперь, спустя два года после этого, они стояли на причале и вглядывались в уходящий берег. Полная луна бросала серебристую дорожку на воде. Откуда-то из-под палубы в ночь поднимался запах жасмина. На берегу играли на гитарах какие-то ребята. Совсем как в то лето на Лэйк Шор-драйв в Чикаго. За исключением того, что в тот вечер, когда они встретились много лет назад, это были мандолины и мимоза.

— Я знала, что ты будешь здесь сегодня вечером, — продолжала она. — Мюриел звонила и спросила, хорошо ли будет, если она пригласит тебя? Она тебе говорила, что я буду здесь?

— Нет.

— Ты бы пришел? Если бы знал об этом?

— Возможно, и нет. Но сейчас я рад, что пришел.

…Она едва не сказала женщине за регистрационным столом, что была его женой. Все эти последние годы она почему-то думала о себе, как о его жене.

— К мистеру Хоупу еще не пускают посетителей, — сказала женщина.

— Можете вы мне сказать, каково сейчас его состояние?

— Стабильно.

— Его лечащий врач сейчас в больнице?

— Сейчас проверю. — Женщина подняла телефонную трубку, нажала несколько кнопок, подождала и потом сказала: — Мэри, что, доктор Спинальдо на этаже? — Она выслушала, кивнула и потом добавила: — Здесь у меня бывшая жена мистера Хоупа, ей хотелось бы поговорить с ним. Да, со Спинальдо. Прямо здесь, у моего стола. Как ваше имя, мэм? — спросила она.

— Сюзан Хоуп.

— Сюзан Хоуп, — сказала женщина в телефонную трубку. — Могу я послать ее наверх? Нет, это бывшая. Спинальдо может поговорить с ней? Хорошо. Я посылаю ее прямо сейчас. — Она положила трубку на место. — Комната ожиданий на четвертом этаже.

• Предыдущая
• 21/58
• Следующая