Золушка - Макбейн Эд - Страница 14
- Предыдущая
- 14/48
- Следующая
Однако надо было задать ему несколько вопросов.
Во всяком случае, когда Мэтью позвонил по телефону, этот человек был настолько любезен, что пригласил его днем к себе домой, а не предложил просто прийти в контору.
Прекрасный дом на Фэтбек-Кей, дерево, стекло, камень, великолепный вид на залив. Гость и хозяин сидели в шезлонгах лицом к воде. На горизонте уже скапливались грозовые облака, как всегда в это время дня.
— Это не Отто придумал называть ее Золушкой, — сказал Ларкин. — Это я придумал.
— Когда вы это придумали? — спросил Мэтью.
— Когда я его нанимал.
— А поточнее? Извините, мистер Ларкин, что я так дотошно расспрашиваю…
— Нет-нет, что вы, я рад помочь. Все началось на том балу… в апреле, да, в апреле… здесь, вы же знаете, столько балов, что поневоле запутаешься.
— Да, я знаю.
— На восточном побережье, в Майами тоже, эти ваши кубинцы обязательно устраивают балы по случаю пятнадцатилетия своих дочерей. Такой, понимаете, обычай у людей, говорящих по-испански, — начал подробно объяснять Ларкин. — Когда девушке исполняется пятнадцать, ее наряжают как невесту и закатывают бал. Все друзья облачаются в лиловые смокинги и являются на вечер, чтобы пожелать девушке всего наилучшего в день ее пятнадцатилетия, потому что весьма скоро она будет лежать на песочке, раздвинув ножки, и почти столь же скоро превратится в почтенную толстую даму с маленькими усиками.
Ларкин рассмеялся.
Мэтью промолчал. Ларкин ему не нравился все сильнее.
— Девушку называют la quinceanera. В общем, чушь. Мы в Калузе устраиваем балы в начале каждого времени года, и эта чушь похлеще той. На Рождество у нас благотворительный бал Снежных Хлопьев в пользу Американского общества борьбы против рака, а весной, когда распускаются красные цветы на джакарандовых деревьях, мы проводим бал Джакаранды в пользу Общества борьбы с рассеянным склерозом или мышечной дистрофией, я их вечно путаю. Тут я ее и встретил. На балу Джакаранды.
— И это было…
— В апреле.
— Числа не помните?
— Где-то в самом начале месяца. Джакаранды еще только зацветали. Она вошла, юное существо, в платье таком же голубом, как ее глаза. На юбке справа высокий разрез, прекрасная грудь почти совсем открыта. Я танцевал с ней всю ночь. Фотограф сделал для меня ее портрет и содрал за него пятьдесят долларов — на благотворительность. Этот снимок я отдал Отто. Единственный. Вы его видели?
— Да, в деле.
— Великолепная девушка, верно?
— Очень хорошенькая.
— Да, так этот снимок я ему отдал. И двадцать пять долларов аванса. Попросил найти ее. Найдите мне Золушку, сказал я. В первый раз назвал ее так.
— А почему?
— Ну, ведь я ее встретил на балу. Одета как принцесса, на груди сапфировая брошка-заколка, туфельки на высоких каблучках блестят словно хрустальные, только короны ей и не хватало. А наутро принцесса превратилась в дрянную шлюху и украла мой «Ролекс», который обошелся мне в восемь тысяч долларов у Тиффани в Нью-Йорке.
— Поэтому вы и наняли Отто?
— Да.
— Чтобы вернуть свои часы.
— Чтобы найти ее, при чем тут часы! Они теперь где-нибудь на Аляске, не станет же она таскать при себе краденые часы, да еще с моими инициалами на крышке.
— Значит, вы просто хотели, чтобы Отто ее отыскал?
— Просто? Полагаете, я подкинул ему легкую работенку? Ничего себе просто! Я даже не знаю ее имени.
— Я считал, что она…
— Да, она мне сказала, что ее зовут Анжела. Уэст, но прежде чем позвонить Отто, я заглянул в телефонный справочник и нашел там шесть номеров на фамилию Уэст, но ни одной Анжелы. Все, что у меня осталось, это фотоснимок молодой блондинки. Золушки, а? Молодых блондинок в Калузе, может, пятьдесят тысяч, а Отто собирался искать ее на пляже. Не очень-то просто, Мэтт, вы не думаете? Ничего, что я вас так называю — Мэтт?
— Обычно меня называют Мэтью.
— Пусть будет Мэтью. — Ларкин пожал плечами, о вкусах не спорят, ему-то что! — Суть в том, что я дал Отто трудную работу, и он не слишком преуспел.
— А почему вы обратились именно к нему?
— Слышал, что он хороший сыщик.
— Я имею в виду, почему вы не обратились в полицию?
— Не хотел.
— Почему же? Ведь она украла у вас часы.
— Я считал, что это личное дело. Мое и ее. И не хотел вмешивать полицию. Вообще в полиции немало дерьма, и вы, Мэтью, знаете это не хуже меня.
Мэтью не сказал ничего. Далеко от берега вырисовывался на сером фоне неба силуэт траулера. Птицы-перевозчики бегали по песку у накатывающихся на берег волн. Пеликаны парили над водой, подхваченные воздушным течением. Чувствуют ли птицы приближение дождя, почему-то вдруг подумалось Мэтью.
— Когда же вы к нему пришли? — спросил он.
— Примерно в конце месяца.
— В конце апреля?
— Да, я же и говорю — в конце месяца.
— Почему вы так долго ждали?
— Что вы имеете в виду?
— Она украла у вас часы в начале апреля, но вы не обращались к Отто до конца месяца. Отчего?
— Обдумывал, как поступить.
Доминго предложил пойти на пляж, пока матери двух убитых девушек нет дома. Эрнесто сказал, что пляж подождет. Венеция, где обитала в небольшом блочном доме неподалеку от федеральной дороги номер сорок один миссис Санторо, им обоим не понравилась. Доминго заявил, что Майами-Бич куда лучше. Венецию он назвал занюханной — это словцо было одним из немногих английских слов, которые пришлись ему по вкусу. Но Майами-Бич, по его мнению, никак нельзя назвать занюханным, он напоминает некоторые великолепные райончики на Кубе.
Мужчины ждали в красном «ле-бароне» на улице возле дома. Решили, что так будет лучше: домишки здесь стояли тесно один к другому, их могли заметить соседи, если бы они попытались открыть дверь. Кроме того, они предпочитали войти в дом после того, как хозяйка вернется. Едва подъехав, они позвонили в парадное, но из соседнего дома выглянула какая-то женщина и объяснила, что Энни вернется из Майами попозже. Обоим ничуть не улыбалось вести разговоры с не в меру любопытной соседкой Энни, которой надоело торчать дома у телевизора и смотреть мыльную оперу. Незадолго перед тем, как миссис Санторо вернулась, — было минут двадцать четвертого, — Доминго принялся бурно выражать неудовольствие тем, что в занюханной Венеции ни одна радиостанция не ведет вещание по-испански. Эрнесто ткнул его под ребра, когда коричневый «доджер-караван» миссис Санторо показался на дороге. Оба выскочили из машины и поспешили к хозяйке дома, которая тем временем отпирала кухонную дверь в боковой стене.
— Миссис Санторо? — обратился к ней Эрнесто.
Она повернулась к нему, явно удивленная. Да, она несомненно приходится матерью тем двум, подумал Эрнесто. Те же глаза и рот. Волосы тоже светлые, правда, крашеные, чтобы скрыть седину. В общем, она точно их мамаша. И груди такие же упругие, но покрупней и потяжелей. Ей лет пятьдесят или пятьдесят пять, талия малость расплылась, а ноги вполне. Дочери унаследовали ноги от матери.
— Департамент полиции в Майами, — представился Эрнесто, открыл бумажник, показал водительские права и снова закрыл бумажник. — У нас к вам несколько вопросов о вашей дочери.
Энни поразил его невероятный акцент — говорит, словно во рту полно теста, половину не поймешь, — но она тут же подумала, что, наверное, в округе Дэйд много полицейских-испанцев. К тому же он предъявил удостоверение.
— Заходите, пожалуйста, — пригласила она.
Оба вошли следом за ней в кухню.
Энни положила на кухонный стол пакеты с покупками и провела посетителей в гостиную. Жалюзи опущены, в комнате полутемно, во Флориде лето, за окном стрекочет где-то неподалеку травокосилка. Сильно пахнет плесенью, кажется, что во рту ощутим ее вкус.
— Но ведь я только что оттуда приехала, — сказала Энни. — Из Майами.
— Да, мы знаем, — кивнул Эрнесто.
— Я ездила на опознание тела.
— Да, это необходимо, — сказал опять он, а другой, с бегающими глазами и тонкими усиками, не произнес пока ни слова.
- Предыдущая
- 14/48
- Следующая
