Выживший: роман о мести - Панке Майкл - Страница 17

• Предыдущая
• 17/50
• Следующая

Над окровавленной змеиной головой уже кружили мухи, однако Гласс предпочел осторожность: он однажды видел, как отрубленная змеиная голова впилась челюстями в нос щенка, решившего на свою беду ее обнюхать. Гласс положил поперек змеиной головы длинную палку и прижал ее левой ногой. Правая рука почти не действовала из-за боли в плече, но кисть двигалась сносно – зажав в пальцах бритву, Гласс перепилил ею шею змеи, а потом той же палкой отбросил голову за поляну.

Ведя бритву от шеи вниз, он начал разрезать змею вдоль брюха. Лезвие быстро тупилось, каждый дюйм давался все труднее. Вскрыв брюхо, он выбросил внутренности и вновь вернулся к шее – на этот раз он срезал бритвой чешуйчатую кожу, обнажая мясо, нестерпимо аппетитное на голодный взгляд.

Вгрызаясь в змеиное тело, он рвал его зубами, будто кукурузный початок, и наконец отодрал кусок мяса – жесткого и упругого, не поддающегося зубам. Гласс проголодался так, что даже не вспомнил о ранах, и по глупости проглотил кусок целиком, не разжевывая. Тот камнем застрял в горле, от боли Гласс подавился, зашелся кашлем и чуть было не задохнулся, однако в конце концов кусок благополучно прошел в желудок.

Наученный первым опытом, Гласс весь остаток дня отковыривал бритвой мелкие куски жилистого мяса, разминал их между двух камней и осторожно проглатывал, запивая родниковой водой. На трапезу ушла уйма сил и времени, и все равно, даже добравшись до хвоста, Гласс остался голоден. А со следующей едой ему и вовсе придется помучиться: вряд ли добыча придет к нему так же легко.

При последних отблесках дневного света он внимательно оглядел кончик змеиного хвоста – трещотку с десятью щитками, по одному на каждый год жизни. Гласс прежде никогда не видел десятилетних гремучих змей и теперь задумался о том, каково ей было десять лет жить и преодолевать опасности, а потом случайно, по глупой ошибке, оказаться беззащитной перед врагом – и вот уже лежать мертвой, сожранной чуть ли не раньше, чем остановилась кровь в жилах. Он отрезал хвост и перебрал щитки, как бусины на четках, а потом бросил хвост в сумку. На память.

Темнело. Гласс завернулся в одеяло и лег спать.

Сон был некрепок и мучителен. Утром Хью проснулся ослабшим от жажды и голода, раны немилосердно болели. Ему предстоял путь, о котором он боялся даже думать – путь до форта Бразо. Триста пятьдесят миль. Хотя бы по миле за один переход. Первой целью Гласс поставил добраться до Гранд: когда трапперы сворачивали от реки к поляне, Гласс был без сознания, но из разговоров Фицджеральда и Бриджера он знал, что река где-то рядом.

Стянув с плеч шерстяное одеяло, раненый отрезал от него бритвой три полосы. Одну он обвязал вокруг левого, здорового колена, которым будет упираться, когда поползет. Двумя другими полосами обмотал кисти рук, оставив пальцы свободными. Свернув остатки одеяла, он затянул концы длинным ремнем сумки и перекинул одеяло с сумкой на спину, зацепив ремень за оба плеча, чтобы не занимать руки.

Напившись в последний раз из родника, Гласс пополз с поляны. Впрочем, он не столько полз, сколько тащил за собой изувеченную половину тела: на правый локоть можно было опираться для устойчивости, но веса он не выдерживал, обездвиженная правая нога бесполезно волоклась по земле. Ногу Гласс пытался сгибать и разгибать, чтобы расслабить мышцы, но все усилия пошли прахом – нога оставалась нечувствительной, как бревно.

Вскоре он приноровился двигаться в приемлемом ритме. Правая рука служила исключительно для равновесия, поэтому основной упор приходился на левую, которую Гласс выставлял вперед, потом сгибал левое колено, затем подтягивался, таща за собой неподвижную правую ногу. Вновь и вновь, ярд за ярдом. Несколько раз он останавливался поправить одеяло и сумку: прерывистое движение ослабляло узлы, и Гласс не сразу приспособился крепить скатку так, чтобы она не спадала.

Вырезанные из одеяла повязки на руках и колене приходилось время от времени затягивать потуже, но держались они прилично. Зато Гласс недооценил трудности с правой ногой, которую приходилось волочить по земле: мокасины надежно закрывали стопу, но оставляли щиколотку открытой, и за первую же сотню ярдов Гласс успел стереть кожу в кровь – пришлось останавливаться, отрезать полосу одеяла и перевязывать ногу.

Путь вдоль ручья до реки Гранд занял почти два часа; руки и ноги болели от непривычных и потому изнуряющих движений. Оглядев старые следы отряда, Гласс покачал головой, не понимая, каким чудом индейцы их не заметили.

Объяснение, о котором он никогда не узнал, стало бы очевидным, случись Глассу переправиться на другой берег: по ту сторону реки, в рябиновой рощице, еще виднелись огромные следы медведя – такие же четкие, как следы пяти индейских коней. Ирония судьбы: индейцев, опасных для Гласса, тоже спугнул гризли. Медведь обнаружил тот же рябинник у реки, что и Фицджеральд, и лакомился ягодами, когда подоспели арикара. Медвежий запах и взбесил пегого коня. Спугнутый видом и запахом пяти всадников, гризли припустил в чащу, всадники повернули за ним, так и не заметив следов отряда на другом берегу.

Гласс, в последние дни не видевший ничего, кроме тесной поляны под соснами, окинул взглядом широкую равнину, на которой лишь изредка попадались пологие холмы и тополиные рощицы. Дорогу к реке ему преграждал густой ивняк – ползти в нем было невозможно, но и от полуденного солнца он не спасал. Капли пота потекли по спине и груди, от соли защипало раны. Гласс наклонился попить из холодного ручья и между глотками взглянул на реку – не пойти ли вверх по течению, в погоню за подлецами? И в очередной раз решил, что пока не время.

Необходимость отсрочки, изводившая Гласса, действовала на него, как холодная вода на раскаленное в горниле железо, – укрепляла, делала несгибаемым. Он поклялся выжить хотя бы для того, чтобы отомстить предателям.

Гласс в тот день полз еще часа три и, насколько он мог определить, проделал около двух миль. По обоим берегам реки Гранд песчаные пляжи переходили в травянистые луговины, те сменялись галечными отмелями – на здоровых ногах можно было бы переходить реку вброд, выбирая путь поудобнее. Однако раненому, вынужденному двигаться только ползком, оставался один северный берег.

Каменистые участки давались труднее всего, на первом же привале Хью обнаружил, что шерстяные полосы порвались в клочья. Обмотки хоть и не давали коже стираться, но от синяков не спасали. К колену и ладоням, налившимся чернотой, больно было притронуться, мышцы на левой руке начало сводить судорогой, от голода кружилась голова. Как и предвидел Гласс, добыча не спешила подворачиваться под руку, оставалось питаться растениями.

Жизнь с индейцами пауни научила Гласса разбираться в степных травах. Теперь в болотистых низинах он находил заросли рогоза высотой по грудь – пушистые коричневые головки на тонких зеленых стеблях. Он выкапывал корневище палкой, снимал кожуру и поедал нежные побеги. Правда, болота изобиловали не только зарослями рогоза, но и комарами: те норовили облепить голову, шею и руки. Пока Гласс, изнывая от недоедания, жадно выкапывал стебли, комаров он почти не замечал, зато стоило ему хоть чуть утолить голод – укусы становились невыносимы, и тогда он проползал еще сотню шагов вдоль реки: вдали от застойных болотистых мест комаров водилось меньше.

Так он полз вниз по течению Гранд уже три дня. Рогозы по-прежнему встречались в изобилии, временами попадался дикий лук, Гласс не брезговал одуванчиками и даже ивовыми листьями. Дважды он нападал на ягодные места и не уходил, пока не насытится, – пальцы после этого еще долго оставались пурпурными от сока.

И все же организму требовалось мясо. За двенадцать дней, что прошли после нападения гризли, раненому перепало несколько глотков бульона еще до ухода Фицджеральда с Бриджером, да еще удалось съесть змею. На ягодах и кореньях можно продержаться день-другой, однако чтобы встать на ноги, нужно что-то более питательное. И хотя со змеей ему повезло, вряд ли стоит ожидать такого же везения в будущем.

• Предыдущая
• 17/50
• Следующая