Книга странных новых вещей - Фейбер Мишель - Страница 65
- Предыдущая
- 65/121
- Следующая
Конечно, ему никогда не приходилось есть ничего из вышеперечисленного. До сего дня все его приходы находились в Англии. Самое экзотическое, что ему когда-либо пришлось съесть, была черная икра на благотворительной конвенции в Брэдфорде, и проблема была не в самой икре, а в том, какие огромные деньги потратили организаторы на банкет, целью которого было привлечение средств в Фонд помощи городским бездомным.
Ну да в любом случае речь не об опарышах как таковых. Все дело в воспоминаниях о матери Любителя-Один и в неразрывной, эмоционально отягощенной связи между ней и этими личинками, питавшимися ею. Тот факт, что ее собственный сын в состоянии есть пищу, произведенную таким образом, никак не укладывался у Питера в голове.
На этот и многие другие вопросы Бог неожиданно дал весьма специфический и поучительный ответ. Любитель Иисуса-Один однажды вечером явился в церковь с большой корзиной еды. Ни слова не говоря, он раскрыл ее перед Питером, когда они сели вместе на кровать позади кафедры. Пахло изумительно, и блюда были еще теплые. Это был суп из белоцвета в его грибном воплощении и много ломтей хлеба и белоцветной муки с румяной корочкой снаружи и белым мякишем внутри, только что из печки.
— Как хорошо, что это белоцвет, — сказал Питер, решив быть предельно откровенным. — Я боялся, что вы можете принести мне что-нибудь приготовленное из… из тех созданий, которых вы собрали с тела своей матери. Не думаю, что смог бы есть это.
Любитель-Один кивнул:
— Я ?оже. Другие могу?. Я не?.
Питер слушал слова, но не мог интерпретировать их значение. Может, Любитель-Один информировал его об этикете, сопровождающем именно этот ритуал? Или это было чистосердечное признание? «Скажи мне больше», — подумал он, но он по опыту знал, что молчание в надежде на то, что оазианец сам разоткровенничается, не срабатывает.
— Это очень хорошая и… достойная восхищения идея, — сказал он, — делать… то, что ваши люди делают. С тем, кто уже умер.
Он не знал, что сказать еще. Ведь как ни восхищайся, а преодолеть омерзения он не сумеет. Если он облечет эту мысль в слова, то ему придется прочесть для Любителя-Один лекцию о несовместимых различиях между их видами.
И снова Любитель-Один кивнул:
— Мы из в?его делаем еду. Еду для многих.
Миска стояла у него между коленями на яркой натянутой ткани, он так и не прикоснулся к супу.
— Мне снился сон о вашей маме, — признался Питер. — Я не знал ее, конечно, я не говорю… — Он набрал побольше воздуха. — То, что я видел ее, сплошь покрытую насекомыми, а потом личинками, и как все просто… — Он уставился на башмаки Любителя-Один, хотя и так не было вероятности встретиться с ним взглядом. — Я не привык к такому. Это меня расстроило.
Любитель-Один сидел неподвижно. Одна рука в перчатке покоилась на животе, в другой он держал кусок хлеба.
— Меня ?оже, — сказал Любитель-Один.
— Я думал… у меня сложилось впечатление, что вы… все вы… боитесь смерти, — продолжал Питер, — но все же…
— Мы боим?я ?мер?и, — подтвердил Любитель-Один. — Хо?я ??рах не удерживае? душу в ?еле, когда жизнь окончена. Нич?о не може? удержа?ь жизнь в ?еле. ?олько Господь Бог.
Питер уставился прямо в непроницаемое лицо своего друга.
— В жизни человека бывают такие моменты, — сказал он, — когда горе утраты любимого существа становится сильнее, чем вера.
Любитель-Один долго молчал, прежде чем ответить. Он съел несколько ложек супа, уже остывшего и загустевшего. Съел кусок хлеба, отламывая маленькие кусочки и осторожно помещая их в безгубую и беззубую дыру на лице.
— Моя мама — очень важная женщина, — произнес он. — Для меня.
Во время второго пребывания Питера в поселении Бог позаботился о том, чтобы уравновесить опыт Питера. За первой его смертью очень скоро последовало и первое его рождение. Женщина по имени ????? — явно не из Любителей Иисуса — ждала появления ребенка, и Питера пригласили присутствовать при родах. Сопровождавший его Любитель Иисуса-Один дал ему понять, что это огромная честь. И конечно, для Питера это был сюрприз, потому что он никогда не был формально признан нехристианами, проживающими в поселении. Но событие было настолько радостное, что обычная замкнутость и скрытность отошли на задний план и все оазианское сообщество соединилось в своем гостеприимстве.
Контраст между смертью и рождением поражал до глубины души. Если тело матери Любителя Иисуса-Один лежало на заднем дворе, никем не посещаемое, никем не оплаканное, кроме ее сына, оставленное в одиночестве, чтобы привлекать насекомых, а потом с ним обращались так, словно оно какой-то огород, то роженица была в центре всеобщего внимания и огромной суеты. Все улицы, ведущие к дому будущей матери, были заметно полны народа, и все, похоже, направлялись в одно и то же место. Когда Питер увидел дом, ему показалось, что тот горит, но дым, который валил из окон, был всего лишь дымом благовоний.
Внутри же дома будущая мать вовсе не лежала в кровати, окруженная медицинским оборудованием, не мучилась в родовых схватках и потугах под присмотром акушерки, а свободно прохаживалась, общаясь с окружающими. Одетая в белоснежную разновидность обычной оазианской рясы — только более свободную, тонкую и похожую на ночную рубашку, — она царственно принимала поздравления от посетителей. Питер не понял, счастлива роженица или встревожена, однако она точно не испытывала боли; мало того, на ее нарядном маленьком теле он не заметил никаких округлостей. Жесты ее были изящны и размеренны, будто она свершала некий обряд или танцевала средневековый танец с длинным рядом партнеров. Это был Великий День для ?????.
Питер уже знал, что оазианцы не празднуют свадеб. Они сходились парами в глубокой тайне и очень редко упоминали об этом. Но день рождения нового ребенка для женщины был широко освещаемым публичным действом, ритуальной демонстрацией, столь же расточительной, как иные земные свадьбы. Жилище ???? было полно доброжелателей: десятки оживленных фигур в разноцветных ярких одеждах. «Все цвета, какие только найдутся в наборе акварельных красок», — думал Питер, стараясь уловить разницу между оттенками. Кроваво-красный, абрикосовый, медный, вишневый, оранжево-розовый — вот лишь немногие цвета, которые он сумел назвать. Для прочих в его вокабуляре слов не нашлось. В другом конце комнаты кто-то в бледно-сиреневой рясе вплелся в толпу и поздоровался со своим старым знакомым в наряде цвета незрелой сливы, и только когда они прикоснулись друг к другу — перчатка к плечу, — Питер увидел, что эти две рясы, которые казались ему совершенно идентичными по тону, на самом деле уникальны. И так по всему дому — люди приветствовали друг друга, махали друг другу, им было достаточно одного взгляда, чтобы узнать и быть узнанными. Среди этой уютной дружественной неразберихи Питер подумал о том, что ему нужно развивать в себе совершенно новое отношение к цветам и оттенкам, если он хочет научиться распознавать больше чем десяток-другой индивидуумов в этом густонаселенном городе.
«Чудесная была вечеринка» — именно так ответил бы Питер, если бы кто-то спросил его об этих родах. Беда только, что он чувствовал себя лишним. Любитель Иисуса-Один, приведший его сюда, то и дело вступал в диалоги с друзьями, их беседы для Питерова уха звучали бульканьем и хрипами. Просить перевести было бы невежливо, да и вообще, какой смысл предполагать, что чужак поймет, о чем идет речь.
Первое время Питер чувствовал себя неуклюжим увальнем, возвышающимся среди собравшихся, буквально отбрасывающим на них тень, и все же… совершенно неуместным. Но потом он расслабился и стал наслаждаться. Здесь собрались не ради него — в том-то и прелесть. Он мог наблюдать, но не был на службе, никто ничего от него не ожидал, впервые с момента прибытия на Оазис он почувствовал себя туристом. Так что, устроившись на корточках в углу, он глубоко втягивал дурманящий голубоватый дым благовоний и созерцал будущую мать, окруженную любовью и заботой.
- Предыдущая
- 65/121
- Следующая
