Книга странных новых вещей - Фейбер Мишель - Страница 97
- Предыдущая
- 97/121
- Следующая
«Нежно музыка играет, — ворковала Джуди Гарленд, — я хочу тебя обнять, но не-надо, не-надо, не-надо, не-надо, не-на-до болтать…»
— Не против, если я сяду? — Настоящий, живой женский голос вступил в соревнование с давным-давно неживым.
Он поднял взгляд. Это была Хейз. Кивком Питер пригласил ее располагаться, опасаясь, что сейчас она спросит, как он, а он и сам не знал, как ответить на этот вопрос, не рассказав всей истории. Но как только Хейз села, стало ясно, что ее интересовала лишь поверхность стола, на которой она расположила толстую книгу. Жуя, он взглянул на страницы и увидел, что это собрание судоку, какуро, хитори, филломино и прочих математических головоломок, аккуратно заполненных карандашом. Хейз склонилась над книгой и ластиком, зажатым между большим и указательным пальцем, стала осторожно стирать карандашные отметки.
«Как чудесно прижать твои губы к моим», — слились Бинг и Джуди в единой гармонии.
Пять минут спустя тарелка Питера опустела, а простывший кофе Хейз так и стоял нетронутый и позабытый. Она была поглощена своим занятием. Рот ее слегка приоткрылся, опущенные долу глаза обрамляли роскошные пушистые ресницы. Питер поразился тому, что она гораздо душевнее, чем он думал раньше. Он был тронут, неожиданно глубоко тронут ее альтруизмом.
— Вы так заботливы, — услышал Питер свой голос.
— Простите, что?
— Заботитесь о других.
Она недоуменно уставилась на него.
— Стирая карандашные пометки, — объяснил он, жалея, что начал говорить, — вы даете другим шанс тоже разгадать эти головоломки.
Она наморщила лоб:
— Каким еще «другим»? Я стираю карандаш, чтобы самой решить их снова.
И она вернулась к своему занятию.
Откинувшись в кресле, Питер прихлебывал чай. Привлекательность Хейз улетучилась. Напротив, в ее облике появилось нечто змеиное. Что ж, сам он не был поклонником кроссвордов, так что все появлявшееся в этих квадратиках было для него чем-то таинственным, однако он признавал, что другие могут получать удовольствие от решения загадок. Но решать одни и те же головоломки снова и снова…
Взрыв смеха в противоположном конце зала ничуть не потревожил сосредоточенную Хейз. Хохотали Тушка, Манили и парень, который увозил Питера из поселения, как же его зовут? — а, Конвей. Оказывается, Тушка развлекал друзей элементарным фокусом — игрой в наперстки. Наперстками служили три пластиковых стакана, вместо шарика под ними пряталась заклепка.
— Как ты это делаешь? Ну как ты это делаешь? — повторял Конвей, к величайшему удовольствию Тушки.
Повсюду в креслах сидели развалившись служащие СШИК и листали «Ужение нахлыстом», «Классические мультфильмы», «Вог» и «Инженер химик». Питеру вспомнилась лекция Тушки об Иностранном легионе: «…так что гораздо лучше обзавестись командой, каждый член которой понимает, что такое находиться в постоянном… лимбе… Люди, которые от этого не свихнутся».
Может быть, Хейз — яркий пример такого человека. Человека, который трудится и не создает никаких проблем, кроме как вырезать и стибрить несколько страничек лесбийского порножурнала, а вернувшись к себе в квартиру, часы, и дни, и месяцы проводит в безостановочном разгадывании японских кроссвордов.
«…о легендарной скромности Кросби, который мог назвать такое возвышенное произведение „безделушкой", — восхищался диджей. — Теперь послушаем черновую запись. Обратите внимание на то, как Бинг спотыкается на слове „аннуитет", и другие свидетельства неотрепетированности. Но оно того стоит, потому что Гарленд держит микрофон чуть ближе, и мы можем фантазировать, что она здесь, в этой самой комнате, вместе с нами».
— Извините, что снова вас отвлекаю, — сказал Питер.
— Без проблем, — сказала Хейз, дотерев еще одну цифру, прежде чем посмотреть на него.
— Я хотел спросить про эти музыкальные радиопередачи. Они давнишние?
Она заморгала, потом прислушалась:
— Очень. Эти певцы, я думаю, уже давно все поумирали.
— Нет, я имею в виду эти шоу — с комментариями, и объяснениями, и прочим. Это кто-то из СШИК записывает или они сделаны давно?
Хейз оглядела кафетерий.
— Этим Розен занимается, — сказала она. — Сейчас его здесь нет. Он топограф и чертежник. Вы, наверное, видели — это его чертежи выставлены в зале проектирования на центрифужно-силовой установке. Потрясающей точности работа. Я и сейчас иногда хожу полюбоваться на них.
Она пожала плечами.
— Я эту музыку не воспринимаю. Она для меня просто фоновый шум. Но я рада, что он так ее любит. Каждый должен что-нибудь любить в этой жизни, — сказала она без малейшей убежденности в голосе.
Новая вспышка боли обожгла Питера — он снова вспомнил о сообщении Би.
— Мать, — сказал он.
— Что?
— Прозвище, которое вы предложили для центрифужносиловой обстановки.
— Установки, — поправила Хейз, улыбнувшись.
Она закрыла книгу кроссвордов и спрятала резинку в карман рубашки.
— Никто не называет ее «Матерью», я знаю. Все по-прежнему говорят «Большой Лифчик». Ну или БЛ. — Она прижала книгу к груди, собираясь уходить. — Обижаться бессмысленно. Как говорила моя мама, «не стоит париться по мелочам».
«Горе — не беда, не унывай никогда». Это был девиз Би. Их общий девиз.
— Вы скучаете по маме?
Рефлекторно Хейз крепче сжала книгу:
— Да, наверное. Она умерла давно. Уверена, она бы гордилась, что меня отобрали для этой миссии. Правда, у меня уже была отличная работа еще до того, как она умерла, так что ей и так было чем гордиться. Я не была захребетницей.
— А я когда-то был захребетником, — сказал Питер, глядя ей в глаза. — Алкоголиком и наркоманом.
Не того человека он выбрал для откровений, Питер знал это, но ничего не мог с собой поделать. Он запоздало понял, что ему здесь не место. Он или должен лежать без чувств, или находиться среди ?????.
— Это не преступление, — заметила Хейз безразлично. — Я никого не осуждаю.
— Я совершал преступления, — сказал Питер. — По мелочи.
— Некоторые проходят через такое, прежде чем распрямиться. Это не делает их плохими.
— Мой отец был ужасно разочарован во мне, — гнул свое Питер. — Так и умер несчастным.
— Такое случается, — кивнула Хейз. — Поработаете здесь — узнаете, что у многих ваших коллег есть очень грустные истории за душой. А у некоторых — нет. Ни одна история не похожа на другую. Но это не имеет значения. Мы все идем к одной цели.
— И какова эта цель?
Она подняла кулак, изображая триумфальный жест, если только «триумф» — верное слово для такого расслабленного кулачка, поднятого так приветливо, что вряд ли его кто-то заметил в суматохе кафетерия.
— Работать ради будущего.
Дорогой Питер, — наконец-то писала Би вечность спустя — вечность, которую он провел в молитвах и тревогах.
Прости, что так долго не отвечала. Не хочется говорить о том, что случилось, но я должна тебе объяснить. Спасибо, что достучался до меня. Это ничего не изменит, и я думаю, что ты не понимаешь, до чего я дошла, но я очень ценю твою настойчивость.
Все это случилось в одночасье. В нашей церкви большие неприятности, мягко говоря. Джеф сбежал с фондами общины. У него была интрижка с казначейшей, и они вместе упорхнули в неизвестном направлении. Очистив счета. Забрали даже пожертвования. Помнишь, как мы молили Бога прислать тебе достойную замену? Вот Он и прислал Джефа. Думай теперь что хочешь. Мнения разделились насчет того, как быть дальше. Некоторые прихожане хотят навести порядок и попытаться продолжить дело, а другие считают, что надо просто начать с чистого листа в новой церкви. Они даже предложили мне стать пастором! Блестящий выбор.
А за два дня до этого я вышла на работу. Я думала, что пока Гудмен в отпуске, это будет одно удовольствие. Но больницу как подменили. Во-первых, там грязь. Грязные полы, стены, загаженные туалеты. Уборщиц нет и не ожидается. Я взялась за швабру и хотела убраться в одном из санузлов, так Мойра чуть мне по башке не дала. Мы, мол, медсестры, а не поломойки. Я ей говорю: «А стафилококк? А открытые раны?» А она просто уставилась на меня и молчала. И наверное, она права — нагрузки у нас и так по горло, если уж на то пошло. Столпотворение. Посетители повсюду шастают бесконтрольно, пытаясь подбросить на попечение своих больных мам-пап-детишек, даже не дав нам их осмотреть и распределить. И все пациенты теперь очень бедны. Никого образованного, никакого среднего класса. Мойра говорит, у кого есть деньги, бросили государственные больницы на произвол судьбы. Богачи сбежали во Францию и в Катар. Средний класс переметнулся в уютные платные клиники (теперь таких расплодилось море — вокруг них формируются целые общины). А нашей больнице достается сброд. Это слова Мойры, но, честно признаюсь, сброд и есть. Дурной, грубый, горластый, мерзкий и очень, очень напуганный. Какое уж тут милосердие — с трудом сдерживаешься, когда перед тобой пьяное ракло, все в татухах, орущее тебе прямо в лицо, хватающее тебя за плечо своими прокуренными пальцами. Бесконечная карусель подбитых глаз, прыщей, расквашенных носов, исполосованных морд, сломанных ребер, ошпаренных младенцев и неудавшихся самоубийств. Помню, как я раньше жаловалась, что Гудмен старается заполнить больницу простыми случаями, но есть большая разница между тем, чтобы открыть доступ к медицинскому обслуживанию всем слоям населения, и тем, чтобы отдать больницу на растерзание толпе невежественных скотов.
Время убежало от меня, уже шесть тридцать, пора на работу. Я так и не рассказала тебе, что окончательно выбило меня из колеи, но мне самой страшно принять это, описание займет много времени, сама не знала, что напишу тебе так много про все остальное. Я думала перейти сразу к главному, но это причинит тебе столько боли, и мне ужасно жаль, что я не могу навсегда избавить тебя от этой боли. Надо уходить.
Люблю,
- Предыдущая
- 97/121
- Следующая
