Салтыков. Семи царей слуга - Мосияш Сергей Павлович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/100
• Следующая

Но уже в Конференции перед мужской аудиторией новоиспеченный кавалер был краток, деловит и точен — столько-то убитых, столько пленных, столько раненых, захвачено тридцать шесть пушек врага, своих потеряно шестьдесят.

— И шуваловские среди них? — встревожился Бутурлин.

— Так точно, и шуваловские среди них.

— Сколько?

Откуда было Розену знать, сколько там было «секретных» шуваловских, но решил не ударить лицом в грязь (кто там станет считать):

— Шуваловских девять.

— Эх, — крякнул Бутурлин с досадой.

Но Розен решил успокоить фельдмаршала:

— Но все их прислуга заклепала, ваше сиятельство.

— Это другое дело, — обрадовался граф и даже похвалил: — Молодцы ребята.

— Скажите, полковник, — заговорил канцлер Воронцов, — как по-вашему мнению, почему все же не удалось под Цорндорфом одолеть прусского короля?

У Розена вскружилась голова от столь важного вопроса, заданного ему самим канцлером. И он, вспомнив реплику Фермора после битвы: «Надо б было нам первыми Дона промышлять», изобразив на лице высокомудрие, изрек:

— Если б мы не у Кюстрина толклись, а пошли б к Франкфурту и разгромили корпус Дона, то Фридрих не посмел бы один идти на нас, побоялся бы.

Члены Конференции переглянулись меж собой, мол, верно говорит полковник. И именно с этой мысли и начали послание Фермору: «…Ежели б вы ранее промыслили Дона, то б не случилось того цорндорфского конфуза».

Однако денщик Розена Курт Штумпф стал везде рассказывать, что битва проиграна русскими, за это был арестован и посажен на дворцовую гауптвахту.

Петр Федорович, узнав об этом, приказал:

— Приведите этого Курта ко мне.

Когда солдата приведи к великому князю, тот сказал ему:

— Я знаю, за что ты посажен, Штумпф. Но ты поступил как честный малый, расскажи мне все, хотя я и без того знаю: русские никогда не смогут побить пруссаков. Рассказывай правду, не бойся. Это все голштинские офицеры, мои друзья, они тоже пруссаки. Рассказывай.

И Штумпф рассказал, как мог, не забыв упомянуть о пленении нескольких русских генералов, под конец молвив полувопросительно:

— Раз генералы русские в плену, кто же победитель?

— Молодец, — похвалил его великий князь. — Смотри, вот они пруссаки, разве таких людей могут побить русские?

— Нет, ваше высочество, — отвечал Курт, вполне понимая, к чему клонится разговор и что приятнее услышать принцу.

— Вот тебе за честность, — сказал принц, отдавая солдату пять рублей. — И отныне ты под моим покровительством и никто не посмеет тронуть тебя.

Несмотря на эту конфузию, ее величество сочло необходимым отметить Фермора кавалерией Андрея Первозванного, приурочив награждение к годовщине своего восшествия на престол — 25 ноября.

А цорндорфский неуспех союзникам правительство объяснило неисполнением фельдмаршалом Дауном запланированного объединения с русской армией, мол, объединились бы, и прусскому злодею несдобровать.

Однако Австрия свалила всю вину на Францию, которая вместо войны с Фридрихом опутала себя войной с Ганновером.

В конфузии не найдешь виноватого, при виктории их много сыщется.

Конференция сочла необходимым прислать Фермору и план кампании на будущий, 1759 год: действовать наступательно в Померании и Бранденбургии и начать кампанию как можно раньше. Ускорить занятие Кольберга, через который можно б было наладить снабжение армии своим хлебом. Шведов склонить к осаде Штетина и помогать им при этом. Занять Берлин. Но самое главное дело — скрыть этот план от неприятеля.

Прочтя его, Фермор подумал с горечью: «Они Фридриха за дурака, что ли, почитают? Да мы не успеем пальцем шевельнуть, а ему уже все известно. Я могу от своих генералов скрыть, но не от короля прусского».

Не о будущей кампании голова у главнокомандующего болела, о дне сегодняшнем. Где найти продовольствие для армии? Где взять корм лошадям? Как разместить и лечить тысячи раненых и больных?

Конференция настаивает расположить армию по правобережью Одера, но там все вытоптано, съедено, коням щипнуть нечего.

Фермор собрал военный совет, который предварил недлинной речью:

— Господа генералы, наступает октябрь, начинаются жестокие осенние ветры с дождями. Лесу здесь, считай, нет и дров достать невозможно, лошадей кормить нечем, от них и так уж остались кожа да кости. Давайте решать, нужно ли нам стоять в этом месте? Если нет, то куда идти лучше?

Генералы долго молчали, наконец заговорил генерал Вильбоа:

— Надо идти на Вислу, ближе к магазинам.

— Предложение ваше разумное, генерал, но ее величество и Конференция раздражаются этим. Они вон уже сейчас толкают нас на Дона.

— Так в чем дело, — отозвался Румянцев. — Кенигсберг же брали зимой. Я и сейчас готов.

Фермор покосился с неудовольствием на молодого генерала:

— Вы-то всегда готовы, Петр Александрович, мы сие ведаем, а вот армия, увы, еще цорндорфских ран не зализала. Я ценю ваш порыв, дружок, но не хочу, чтоб вы себе шею свернули.

— Но моя дивизия не участвовала при Цорндорфе, простояли без толку в Шведте.

— Может, это и хорошо, что ваша дивизия целиком сохранилась. Вон и генерал Пальменбах под Кольбергом вполне сохранил свои полки.

Уловив в интонации Фермора упрек в свой адрес, Пальменбах начал оправдываться:

— Но, ваше превосходительство, я приложил все усилия, чтоб взять крепость. У меня мало было осадных пушек. Если б побольше пушек…

— Ладно, генерал, разве я вас упрекаю. Я более себя во всем виню. Скорее это моя ошибка, что кампания нынешняя столь неудачной оказалась. Потери раз в десять более полтавских, а проку?

Упоминание о Полтаве невольно натолкнуло Румянцева на мысль ехидную: «Под Полтавой-то Петр Великий командовал, а здесь Фермор Вил им». Невольно хихикнул ось даже.

Фермор с укоризной посмотрел в сторону развеселившегося генерала, но от замечания воздержался. Румянцев неглупый малый, хватило и взгляда главнокомандующего, сменил ухмылку на серьезный вид.

— Ну так как, господа генералы? Думайте, думайте.

— Я так полагаю, — начал Захар Чернышев, — главное, сохранить конский состав. Верно? Посему к Висле отправить все тяжелые обозы, худоконную кавалерию, в том числе и нерегулярную, а также всех больных и раненых.

— А артиллерию? — удивился Толстой. — Кого же в пушки впрягать? Людей?

— Ну для твоих пушек можно оставить несколько сот наиболее сильных коней. Но это ж не тридцать тысяч.

— А что? Пожалуй, Захар Григорьевич дело предлагает, — сказал Фермор. — Что молчишь, гусарская голова? — спросил Стоянова.

— А кто меня спрашивает?

— Я спрашиваю. Как у гусар кони?

— Как и у всех. Без седла ходят, под седлом падают.

— Это не смешно, бригадир.

— А я и не смеюсь, давно плачу.

Так военный совет единогласно поддержал предложение Чернышева — увести на Вислу все, что отягощает армию, истощает и без того скудный запас.

Прямо с военного совета отправился Чернышев к полковнику Илье Денисову, командовавшему отрядом донских казаков, чтоб порадовать его предстоящим отъездом на Вислу.

Еще подходя к палатке Денисова, он услышал свист плетей и глухие вскрики наказуемого. Там, привязав к козлам какого-то бородача, охаживали его по голой спине плеткой.

— Эй, орлы! — крикнул Чернышев. — Может, хватит?

Казак, секший товарища плеткой, остановился, хмыкнул:

— Слушаю, ваше-ство! — и стал отвязывать наказанного.

Тот поднялся, морщась, натянул рубаху, чекмень, взглянув на Чернышева, поблагодарил:

— Премного благодарны, ваше превосходительство.

Генералу не понравилась интонация в голосе казака, он даже пожалел, что вмешался в экзекуцию.

Войдя в палатку, спросил полковника:

— За что велел сечь молодца, Денисов?

— Кого? Ах, Емельку Пугачева? Да он, вишь, ординарец у меня. Потерял, сучье вымя, мово коня. Я ему и велел всыпать пол сотни горячих.

— Ну и сразу конь воротился?

— Кабы.

— Зря по-пустому злишь казаков, Денисов.

• Предыдущая
• 40/100
• Следующая