Старое кладбище - Романова Марьяна - Страница 26
- Предыдущая
- 26/55
- Следующая
Для чего Колдуну эти внутренности мертвецов, я точно не знал. Были в его библиотеке книги об истории некромантии – общения с мертвецами. Я, конечно, тайком все это почитывал. Из книг влекли именно такие, самые запретные и страшные. Я знал, что в древности с мертвыми пытались общаться именно так – налаживали канал связи через их внутренности. Но также знал я и то, что уже средневековые маги отказались от этого мрачного варварства.
В любом случае, в дни, когда «Пожирательница внутренностей» нас навещала, Колдун отправлял меня ночевать в сарай. Там у меня была альтернативная лежанка, если честно, даже более уютная, чем в горнице, на лавке. Огромный стог душистого сена, старенький матрас, шерстяное грубое одеяло. Крыша в сарае прохудилась, и сквозь брешь я видел звезды, которые иногда такими близкими казались, как блестящие кусочки кварца на дне чистого деревенского пруда. Меня немного нервировало, что в сарае гроб стоял, к стене прислоненный. Но со временем я и к этому привык – он стал казаться обыденной деталью интерьера, лишенной дополнительных зловещих смыслов.
А старуха… Иногда я сочувствовал тем людям, в чьей жизни она появлялась чаще, чем в нашей, и более непредсказуемо. Это, видимо, было по-настоящему страшно.
Один студент философского факультета устроился сторожем в морг на городской окраине. Работа непыльная, тишина, молчание. Да еще и соседство смерти, к которому искатели вроде него относились без ужаса и тоски, но со здоровой грустью – такой, которая когда-то побудила царя Соломона приказать сделать гравировку «Все проходит – пройдет и это» на своем кольце.
Можно всю ночь спать на узкой кушетке, можно пасьянс раскладывать, смотреть КВН по старенькому портативному телевизору или наконец начать писать курсовую по русскому неокантианству. В восемь вечера пришел, в восемь утра тебя уже отпустили. И риска никакого, ну кто полезет в морг, что там брать?
У него был сменщик, субтильный мужичок неопределенного возраста – у алкоголиков за тридцать часто особенные отношения с временем: и не поймешь, сколько весен он землю топчет. Глаза вроде бы молодые, с проблесками щенячьего любопытства к окружающей реальности. А морщины глубоко залегли, и грязь в них въелась, и солнце. И вот для сменщика морг был чем-то вроде американских горок – и дух от страха захватывает, и хочется падать в пропасть вновь и вновь. Когда он студенту ключи передавал, предупредил:
– Неспокойно тут у нас… Ходят.
– Кто ходит? – не понял студент.
– Ну… эти… – Сменщик немного смутился и кивнул на холодильные камеры.
Студент закашлялся и попытался перевести разговор на другую тему – где у вас тут, мол, чай хранить можно? В целом, он был толерантен к чужому сумасшествию. Да и что такое норма – в наш сложный век смешения концептов и систем координат? На философском факультете МГУ ему приходилось сталкиваться и не с такими чудачествами. Среди его однокурсников были бывший панк, оставивший университет ради служения в монастыре, поэтесса с редкой фобией – она начинала плакать, когда видела лысых кукол, и аспирант, автор совершенно гениальной (правда недописанной) диссертации по Кьеркегору, который искренне верил, что каждую вторую среду месяца его тело забирают инопланетяне, чтобы с его помощью управлять человеческой эволюцией. У аспиранта было рыхлое, лишенное следов загара лицо с редкими рыжими волосками на подбородке, тусклые, словно рыбьи, глаза, с темными подглазьями, он напоминал инфарктника, а не потенциальный венец человеческой эволюции. Однако его рассказы об инопланетных лабораториях звучали стройно, были наполнены подробностями и деталями, а сам он был человеком незлобливым, так что все относились к его придури с сочувствием.
А тут какой-то невинный любитель самогона с совершенно естественной для малоразвитых людей боязнью мертвецов. Студент когда-то целую курсовую работу об отношениях живых и мертвых писал. Чем примитивнее культура, тем больше ее представители боятся, что закопанное в землю тело однажды вернется, облепленное комьями земли, с раздутым животом, в котором копошатся личинки, чтобы пожрать оставшихся, утянуть их в смрадное жерло смерти.
– Да не псих я, – поморщился сменщик. – Сам бы не поверил никогда… Увидишь еще. Они не каждую ночь. Да ты не бойся, они безобидные. Главное, не показывай, что знаешь. И тогда они тебя не тронут… А еще иногда приходит… эта…
– Кто? – скорее из вежливости, чем из любопытства поинтересовался студент, которого начал утомлять затянувшийся приступ чужого мракобесия.
– Не знаю, кто она, – понизил голос сменщик. – Но очень старая. И питается мертвыми. Ты ей не мешай. Я даже не знаю, живая ли она. Но ее боюсь больше, чем… этих…
Первая ночь на новом рабочем месте прошла спокойно – студент до рассвета пил чай с баранками, потом, уютно устроившись на кушетке, читал материалы к надвигающемуся зачету и наконец уже под утро безмятежно уснул. Также было и во второй раз, и в третий, и к концу недели он утвердился в мысли, что сделал отличный выбор и нашел работу своей мечты. Да еще и на девушек сообщение о его новой профессии производило ошеломляющий эффект. Они так трогательно таращили глаза, так испуганно хлопали ресницами, так пугались: «Морг?! И тебе не страшно? Совсем-совсем?!», что он почти чувствовал себя эпическим героем, спасающим принцесс от драконов.
Но в начале второй недели всё пошло не так. Студент, как обычно, приготовился отойти в объятия Морфея, немного помусолив перед сном томик Шопенгауэра, приготовил себе ложе на неудобной медицинской кушетке, установил ночник на прищепке, когда вдруг ему показалось, что он в помещении не один.
Нет, не было никаких посторонних звуков – просто не пойми откуда взялось ощущение чужого присутствия. Он немного посидел в полумраке, прислушиваясь. В висках стучало, как будто бы он дистанцию длинную пробежал.
– Шутки бессознательного, – наконец изрек он вслух, чтобы успокоиться от звука собственного голоса, что-то произносящего в надменной дидактической интонации. – Мое сознание всё это время оставалось спокойным, а в бессознательном все-таки осел страх. Да-да, именно тот атавистический страх, который заставляет маленьких детей бояться темноты. Напоминание о временах, когда ночь действительно таила смертельную опасность. Именно поэтому человечество до сих пор ассоциирует зло с «тьмою», а добро со «светом». И я, зная обо всем этом, тоже попался, как дитя. Но что же, я всего лишь человек, хорошо еще, что склонный к рефлексии.
Так приговаривая, он привел тело в горизонтальное положение, закрыл глаза и попробовал поймать сладкую обволакивающую волну подступающего сна. Но как назло, в голове прояснилось. Его тело почему-то сочло, что ему угрожает опасность, и привело себя в состоянии готовности спасаться – пульс участился, зрачки расширились, обострился слух.
– Черт знает что такое! – пробурчал студент, но все-таки поднялся, накинул на плечи спортивную куртку, включил туристический фонарик и вышел из каморки для санитаров, в которой он и проводил ночь. Решил обойти все помещения.
В коридоре горела единственная тусклая лампочка, болтающаяся на проводе и покачивающаяся от сквозняка, как висельник. Стараясь ступать неслышно, студент медленно пошел вперед. Почему-то ему было страшно, хотя объективных причин не существовало – грабителям в этом скорбном месте брать нечего, а в потустороннее он верил разве что как в игры неисследованных областей человеческого сознания. Он свято верил, что детальный анализ поможет справиться с любым душевным недугом, в том числе и теми, которые ставят человека на границу сумасшествия. Если не упустить то опасное плавающее состояние, если всегда держать руку на пульсе и въедливо анализировать все подступающие настроения, чувства, фантазии, видения и сны, то ничего страшного не произойдет.
Он крался по коридору, выставив вперед руку с фонариком, как будто бы это было оружие. Заглянул в лаборантскую – никого. Осветил все углы, даже потолок, как будто бы там могло притаиться чудовище. Пустота. Зашел в один холодильник – никого. Закрытые полки с номерами, рабочий стол.
- Предыдущая
- 26/55
- Следующая
