Бомба для дядюшки Джо - Филатьев Эдуард Николаевич - Страница 40

Тем временем (в начале ноября 1940 года) состоялся визит Вячеслава Молотова в Берлин. Прошли его переговоры с Гитлером. Советский нарком заявил, что правительство СССР считает своим долгом «окончательно решить и организовать проблему Финляндии». Как писал впоследствии Карл Маннергейм:

«Многое указывало на то, что наша страна снова станет объектом торга между двумя великими державами. Мы понимали, что война будет затяжной, и чем дольше она будет продолжаться, тем больше Германия будет зависеть от своего могучего союзника и от поставок товаров из России».

Однако к единству союзники не пришли. Советский Союз попросили…

«… подождать месяцев шесть или год перед тем, как он получит свободу действий в отношении Финляндии».

Через два года, по словам того же Маннергейма, Гитлер скажет о том, что «… начиная с осени 1940 года, руководящие круги Германии стали подумывать о разрыве отношений с Советским Союзом. После переговоров с Молотовым в ноябре 1940 года стало ясно, что войны не избежать, ведь требования русских оказались совершенно неслыханными! В течение двадцати лет на вооружение будет брошено всё. Нельзя было допустить, чтобы буря, угрожавшая смертью, через пятнадцать-двадцать лет снова начала действовать!».

А в Советском Союзе в это время всё ещё жили по законам мирного времени: в стране снимались кинокомедии, публика ломилась в Большой театр на спектакли с участием Улановой, Лемешева и Козловского, с невероятным восторгом была встречена программа «Ждём вас во Львове», которую привёз из «воссоединённой» Западной Украины джаз-оркестр Эдди Рознера…

Но всё чаще вызывались на военные сборы резервисты, писатели и поэты получали армейские звания комиссаров разных рангов, а из репродукторов в любое время дня можно было услышать слова популярной песни:

В конце ноября 1940 года в Москве прошло Пятое Всесоюзное совещание по физике атомного ядра, последнее предвоенное. А ровно через месяц (26 декабря) на сессии Отделения физико-математических наук с докладом об итогах этого мероприятия, о котором много и заинтересованно говорили в научных кругах, выступил профессор Дмитрий Владимирович Скобельцын.

По мнению докладчика, наиболее существенными на совещании были: «… вопрос о возможности использования внутриядерной энергии, вопрос о цепных реакциях, связанных с делением ядер урана». По этим двум главным темам «… было доложено много работ» и «… приведено очень много любопытных данных», которыми с коллегами поделились Курчатов, Зельдович и Харитон.

Однако «полной уверенности» в том, что выводы физиков-теоретиков достоверны, у Скобельцына не было. Он прямо заявил, что «… приведённые расчёты, возможно, неточны, и, во всяком случае, не совсем ясно, насколько обоснованы те данные, на которых авторы базировались».

В заключение Скобельцын отметил, что «… итоговый результат по урановому вопросу», о котором докладывал профессор Курчатов, «… чрезвычайно неутешительный» и пока «… не видно, каким образом здесь можно найти выход».

Впрочем, отсутствие реальных достижений в работе советских атомщиков никак не отражалось на их научной и общественной репутации. Об этом свидетельствует хотя бы «ХАРАКТЕРИСТИКА профессора Игоря Васильевича Курчатова», составленная 16 декабря 1940 года директором ЛФТИ А.Ф. Иоффе и секретарём партбюро института Н.В. Федоренко. В ней говорилось, что профессор Курчатов «является одним из крупнейших физиков Советского Союза». Перечислялись его работы. Отмечалась «характерная черта работы» учёного, а именно:

«… большая научная и творческая инициатива, исключительная работоспособность и большая настойчивость в деле достижения поставленных научно-технических задач».

Кроме того, подчёркивалось, что Курчатов.

«ведёт большую работу по воспитанию кадров молодёжи»,

«принимает активное участие в общественно-политической жизни»,

«избран депутатом ленинградского городского Совета депутатов трудящихся»,

«добросовестно выполняет различные поручения партийной организации института».

Вот что было тогда для советского учёного самым важным! Вот какого рода деятельность ставилась во главу угла! Главное — активно участвовать в общественно-политической жизни и выполнять поручения парторганизации! На это должны были тратить своё рвение и свой пыл физики страны Советов!

А неугомонные харьковчане вместо этого продолжали что-то выдумывать. И в самом начале 1941 года в Бюро изобретений Наркомата обороны они прислали новую заявку. Под ней стояла подпись Фрица Ланге и Виктора Маслова. На этот раз изобретатели предлагали «… способ разделения изотопов урана, ещё более эффективный и более простой, чем метод многокамерной центрифуги».

В конце января на предложения харьковчан поступили, наконец, компетентные отзывы. Солидные эксперты (начальник отдела «А» Научно-исследовательского химического института Красной армии военинженер 2 ранга Соминский и профессор А.А. Жухо-вицкий) авторитетно заявляли:

«Первое из предложений — многоканальная центрифуга представляется по идее правильной и в принципе осуществимой. Впрочем, вряд ли центрифугирование… будет лучше всюду принятого метода разделения путём термодиффузии (см., например, Physical Review, 56.С.266.1939.). Это предложение оригинально, но специального военного интереса не представляет».

Иного заключения вряд ли можно было ожидать. Ведь если всемирно известный и всеми уважаемый заграничный журнал утверждал одно (смотри «Physical Review»), зачем прислушиваться к чему-то другому (к тому, что предлагают какие-то провинциалы из Харькова)?

Второе предложение харьковчан (урановое взрывчатое вещество) показалось экспертам «значительно менее серьёзным», поскольку противоречило «статье Харитона и Зельдовича». На основании этого делался вывод, что урановая бомба, предлагаемая изобретателями из ЛУНа, попросту «не взорвётся».

Не менее любопытный отзыв был сделан в отношении «применения урана в качестве ОВ», то есть о радиационном поражении, которым должен был сопровождаться взрыв урановой бомбы. По этому поводу рецензенты категорически заявили: «… предложение авторов непонятно и никак не обоснованно». И это писалось всего за пять (!) лет до Хиросимы и Нагасаки!

Очередная попытка харьковских физиков убедить властные структуры в необходимости начать работы по созданию атомного оружия закончилась ничем.

Но дискуссии по «урановой проблеме» продолжались.

В ноябре 1940 года на сессии Академии наук с докладом об атомной проблеме выступил Курчатов. Он вновь говорил о нехватке урана и недостаточном финансировании ядерных работ.

Рассуждения ленинградского профессора были выслушаны со вниманием. Но затем слово взял другой ленинградец, директор Радиевого института Хлопин, который сказал, что сейчас, когда в Европе идёт война, не время испрашивать средства на урановые исследования. К тому же для того, чтобы получить уран в количестве, необходимом для проведения цепной реакции, немцам потребуются десятилетия. Гитлер вряд ли успеет сделать бомбу! Зачем же тогда торопиться нам?

Академики с мнением своего коллеги согласились. Вопрос был закрыт. Но страсти по загадочному элементу продолжали бушевать.

В конце января 1941 года председатель Урановой комиссии академик Хлопин направил в Президиум Академии наук очередную записку. Начиналась она фразой, которая вполне могла бы стать завязкой захватывающей детективной истории:

«Работы по проблеме урана, ведущиеся, сколько можно судить по проскальзывающим в литературе заметкам, во многих странах, развиваются в настоящее время с чрезвычайной быстротой. И приносят нередко новости, заставляющие существенно менять намечаемое направление работ, выдвигая на очередь новые задачи, требующие для решения срочных денежных затрат и получения, хотя и в небольших относительно количествах, дефицитных фондируемых материалов и предметов оборудования».