Во тьме - Шаттам Максим - Страница 15

Спустя время после этого звонка Бролен все еще не мог размышлять о страданиях семьи Фаулет отвлеченно, он почти сроднился с ними — подобную «услугу» оказал ему собственный горький опыт.

Он раздавил окурок в блюдце, взятом в баре.

Необходимо изучить список сокамерников Спенсера: тюрьма — лучший клуб знакомств для преступников. При этой мысли лицо Бролена исказила горечь.

— Все в порядке, мистер?

Бролен поднял голову: над ним стоял бармен, с беспокойством глядя на своего клиента.

— Да, спасибо, все отлично.

Детектив разложил бумаги на стойке в нужном порядке. Сначала парикмахер, затем — родители Мередит Паунер; Бролен знал: за этот шаг Аннабель спустит на него всех собак, но именно там мог находиться ключ к разгадке преступления. Ключ, открывающий дверь тюрьмы, где томилась Рейчел.

Все равно, сделать что-либо еще пока было невозможно.

Бролен подошел к окну и посмотрел на серое бесформенное небо, скрывавшее верхушки зданий.

Нельзя терять времени. Возможно, именно в этот момент Рейчел Фаулет, двадцати лет от роду, вопит от ужаса…

В лучшем случае.

В конце XI века, во время первого крестового похода, рыцари осаждали Антиохию восемь месяцев подряд. Мусульмане защищали свои ценности так долго, как могли. Беря их в плен, крестоносцы отрубали им головы и бросали через стену, чтобы напугать осажденных и распространить среди них болезни. Давайте на краткий миг закроем глаза и представим себя внутри стен, вздрагивающих от ударов вражеских камней. Представим мужчин, женщин и детей, наблюдающих, как под покровом ночи приближается армия рыцарей с запада Дрожащие факелы, забрала, скрывающие лица, боевые машины и наполненные головами корзины. Укрепления Антиохии готовы пасть, ничто не может остановить христиан. Они хлынут на улицы, неся в блеске своих клинков смерть. Сердца осажденных сжимаются от предчувствия резни, кровь бурлит в чреве у женщин, беззвучно плачут дети. Они знают, что умрут, и плачут от страха сильнее, чем от ненависти. Тысячи взглядов блуждают по сторонам, пока стенобитные машины ломают большие ворота. Все кончено. Смерть уже внутри.

Тысячу лет спустя сквозь густой, заволакивающий Бруклин туман те же напряженные взгляды, то же рождаемое ужасом глухое смирение навсегда отпечатываются на холодной бумаге.

Свидетели страдания — фотографии — только что приколоты кнопками к стене, освещаемой полосатыми, целомудренными полосами света от неоновых ламп. Над фотографиями видны бугорки, из-за этих бугорков кнопки часто вываливаются из стены, и белые бумажные прямоугольники оказываются на полу, иногда надают в ее кофе, особенно когда от сквозняка захлопывается дверь.

Между этой стеной из взглядов и четырьмя окнами стоят несколько столов, стулья и даже софа, прожженная сигаретами и усеянная всевозможными пятнами.

В окно видна улица Берген — она пролегает тремя этажами ниже; вдоль нее стоят полицейские машины. В 78-м участке Нью-Йорка эту комнату называют «стакан» — когда все в ней начинают разом курить, воздуха не остается в принципе; именно здесь происходят собрания или — очень редко — создаются группы быстрого реагирования, если случается что-то серьезное; впрочем, таких случаев за четверть века было не больше десяти.

Сегодня в своем логове, «стакане», расположилась следственная группа, состоящая из Бо Эттвела, Аннабель О'Доннел и Фабрицио Коллинза, а также Джека Тэйера, координирующего всю работу.

Кабинет был завален принесенными делами, куртками и пропах дешевыми дезодорантами.

Карикатурист оттянулся бы всласть, реши он изобразить происходящее в «стакане». Вначале он нарисовал бы мужчину с изборожденным морщинами лицом, похожим на старый сухофрукт: Тэйера. Рисуя Аннабель, он подчеркнул бы ее расовые корни и мускулы — фигура сидящего на амфетаминах бодибилдера. Фабрицио получился бы типичным итальянцем: тщательно подобранный костюм, напомаженные волосы, черные очки и неизбежная шляпа-«борсалино», — все противоречило тому, чем он являлся на самом деле. Наконец, лейтенант Бо Эттвел, самый трудноизобразимый. Если бы пришлось все же рисовать его, лишь «Сын Человеческий» Магритта с его «котелком» и яблоком вместо лица соответствовал бы образу Бо, придавая этому необычному персонажу определенную уникальность.

Эттвел поблагодарил собеседника и повесил трубку. Он взял клочок бумаги, на котором только что записал имя, и приколол его под одной из фотографий.

— Тридцать четвертый опознан, — прокомментировал он тоном, в котором странным образом соединились гордость и грусть.

Лейтенант Эттвел разменял пятый десяток, его внешность соответствовала стандарту «обычный американец»: небольшой живот, отмеченные стрессом черты лица; завершали портрет типичного жителя Нью-Йорка купленные на распродаже костюмы. Его губы, казалось, никогда не отдыхали; прямой рот плюс глубоко посаженные глаза создавали выражение, позволявшее Бо экономить другие выразительные средства. Если бы не выступающая вперед челюсть и черные брови, контрастировавшие с волосами серого цвета, его было бы невозможно отличить от среднестатистического горожанина. По его плохому настроению было ясно, что в команде он хотел быть «номером один».

Он отступил на шаг и скрестил руки на груди.

Неслабое зрелище. Когда члены группы смотрели на стену, вдоль позвоночника у всех пробегала дрожь.

Шестьдесят семь фотографий и столько же человек, выстроившихся в длинные ряды смертников. Аннабель невольно сравнила эти взгляды и запечатленный в них ужас с воспоминаниями о жертвах холокоста; на мгновение ей показалось, что она смотрит на бесконечные ряды людей, ждущих перед воротами Освенцима. Столько же невинных лиц, столько же выброшенных на ветер иллюзий.

Дверь отворилась, внутрь кабинета ворвался шум из коридора, и к команде присоединился капитан Вудбайн. Вид у чернокожего гиганта был озабоченный.

Джек Тэйер хлопнул в ладоши:

— Устраиваемся и делимся всей информацией. С самого начала.

Они сели вокруг длинного стола, освещаемого маленькими медными лампами. Через несколько минут брызнули слова, разгоняя удушливые пучки теней; дым сигарет стал широкими кругами плавать по комнате, словно эфирная митра, придавая кабинету сходство с настоящим «стаканом».

Снаружи облака поглотили дневной свет, солнце полностью исчезло.

Эттвел произнес баритоном:

— В пятницу 18 января, то есть три дня тому назад, Спенсер Линч был арестован по причинам, которые всем нам известны. В настоящий момент он все еще находится в коме, врачи думают, что он выживет, но не знают, когда он очнется и каким выйдет из комы. Ладно. Дома у этого Линча мы нашли шестьдесят семь фотографий детей, мужчин и женщин разных возрастов.

Вудбайн, казалось, вдруг проснулся; он, словно все еще не понимая, взглянул на фотографии.

— Насколько удалось выяснить, похищенные люди принадлежат к вполне благополучным семьям, — продолжал Эттвел таким тоном, словно руководил группой. — Фотографии были расположены в определенном порядке. Составлены в три различных «блока». Три полароидных снимка, изображающие жертв Спенсера Линча, находились отдельно. Два других «блока» разделяло подобие проведенной по стене черты. По одну ее сторону — пятнадцать обычных любительских фотографий, по другую — сорок девять ужасных снимков. Все сделаны цифровым фотоаппаратом, затем напечатаны на специальной бумаге хорошего качества. Каждый снимок, очевидно, тщательно продуман и сделан без риска для фотографов. Априори никаких зацепок, которые могли бы вывести нас на их след.

— Вы хотите меня уверить, что шестьдесят семь человек заставили позировать и сфотографировали просто вот так, без явной причины? — спросил капитан Вудбайн, ждавший простого подтверждения собственных слов, но все еще не решавшийся поверить.

— Боюсь, что кошмар только начался. Джек…

Эттвел повернулся к подхватившему нить беседы Джеку Тэйеру, оказавшемуся у доски с тремя латинскими фразами.