Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры - Томан Йозеф - Страница 39

• Предыдущая
• 39/95
• Следующая

— Приходите ко мне, падре. Буду рад вас видеть.

Смотрит вслед ему Грегорио, и сердце его сжимается от тоски.

— Соледад мертва. Соледад мертва! — твердит Мигель.

Умерла по моей вине. Как, наверное, проклинала она меня, умирая!

Он вышел, купил на рынке охапку белых цветов и вошел в дом маркиза Эспиносы.

На верхней площадке лестницы — гроб, на ступенях теснятся друзья и зеваки. Расступились, пропуская его. Кто-то шепотом назвал его имя.

Мигель приблизился к гробу и засыпал цветами покойницу. Лежит, белая, прекрасная, как дитя вилы, только у маленького рта врезалась морщинка страдания. Сбросив земное бремя, покоится в цветах прозрачное тело, светлое, как утро, белое, как свежий снег.

Мигель преклонил колено:

— Соледад, моя Соледад!

Дон Хайме двинулся к нему, но Мигель поднялся и, трусливо избегая взгляда старика, молча выбежал из дома — так убегают воры и люди злого сердца.

Он вошел к себе в комнату и остановился как вкопанный при виде женщины под покрывалом.

— Мигель!

— Ах, Мария, Мария! Подними покрывало, покажи мне лицо твое, изгладь из мыслей моих все воспоминания, я хочу знать только тебя, не хочу видеть лиц других женщин, кроме тебя!

— Иди сюда, — мягко сказала Мария, откинув с лица покрывало. — Садись здесь, а я у твоих ног, и не будет здесь ничего, кроме тишины и нас, пленников ее. Хочешь так?

— Да, да, Мария…

Мигель проводит ладонью по кудрям Марии, и долго и тихо сидят они так… Но мысль — это червь, не знающий отдыха, он заползает в мозг и точит, точит…

— Горе мне! — скрипнул зубами Мигель, зарываясь пальцами в волосы девушки. — Своим себялюбием я погубил Соледад…

А девушка поднимает к нему преданный взор:

— Нет, нет, Мигель, не ее — тебя обидели!

— Откуда ты знаешь, Мария?

— Но иначе быть не может, — уверенно отвечает она. — Все, что ты делаешь, всегда благо.

— Любовь моя, ты — сама доброта и снисхождение. Тебе бы корить меня, а ты ко мне ласкова…

Вот человек, ясный до дна. Верит и любит, как преданный пес. Сколько чистоты в ее приверженности ко мне.

— Любовь моя, — повторяет Мигель, и внезапно в нем вспыхивает желание запустить когти в эту белую душу. — А если бы я нанес обиду тебе — ты бы тоже сказала, что все, что я делаю, благо?

Она улыбнулась, как улыбается рассвет над морем:

— Да, Мигель. Даже тогда.

Злые складки прорезали его лоб:

— И ты бы не защищалась? Не воспротивилась бы?

— Тебе, мой любимый? — с глубоким недоумением молвила девушка.

Жестокость кровавым дождем залила его мозг:

— А если я покину тебя?

Улыбка исчезла с ее лица. Положив голову на его колени, она тихо ответила:

— Не было бы для меня несчастья горше. Но я бы не посмела возражать. Ты можешь делать со мною, что хочешь. Я — твоя на всю жизнь, и никогда не стану чьей-то еще. Только твоя.

— Ты так говоришь? — вскочил Мигель. — Хорошо, ты так говоришь, но это — притворство, игра в покорность, а думать ты будешь иное! Что, отвечай, что ты тогда будешь думать?

— Я буду думать… — Девушка колеблется. — Буду думать, что ты мой господин. Что я приму от тебя все…

— Но в сердце возненавидишь меня.

— Нет! Никогда. Может быть — может быть, пожалею…

— Что?! — взорвался Мигель. — Пожалеешь?! Жалеть — меня? Вам будет меня жаль?..

Мария затрепетала, гнев послышался в голосе Мигеля, когда он назвал ее «вы».

— Лицемерие и сострадание! Сострадание — ко мне! Какое оскорбление!

Мигель в ярости шагает по комнате, и со страхом следит за ним Мария.

— Не сердись на меня, любимый, богом тебя заклинаю! Я хочу быть полезной тебе. Хочу быть тем, чем ты меня сделаешь. Утешать тебя…

— Мне ничего не нужно. — Каждое слово Мигеля, как камень. — Я не нуждаюсь в ваших утешениях.

Мария задыхается от ужаса: господи, как он говорит! Какие холодные у него глаза! В какие дали смотрит он сквозь меня? Ему неприятно меня видеть? Он не хочет видеть меня?.. Боже, что это значит?..

Последняя фраза вырвалась у нее вслух.

— Это значит, — ледяным тоном ответил Мигель, — что ваше присутствие мне нежелательно.

— О! — всхлипывает девушка. — Ты меня гонишь?

Безвольной жертвой стоит перед ним на коленях Мария, утратив дар речи и не понимая, что именно покорностью своей убивает его любовь.

Мужчина молчит — скала, из которой не пробьется родник живой воды.

Женщина, не поднимая глаз, без звука встает, выходит, шатаясь, тенью крадется по коридорам, по лестнице, по двору — к воротам.

В вечернем небе выскочил серпик месяца — знамение ссор и страданий.

А перед глазами Мигеля — образ мертвой Соледад, о Марии он не думает, ее словно не было никогда. Как бы кого не обидеть, сказал тот старик, — какую обиду нанес я Соледад! Видит Мигель величие смерти, слышит — грохочет гроза гнева господня. Он хочет противостоять ей, но нет, падает на колени и обнимает древо распятия, не чувствуя, как и сегодня жестоко ранил он душу, прекрасную и верную.

Под пурпурным балдахином, колышущимся багряными волнами, затаилось недовольство.

Далеко внизу, прибитый к земле, сипло переводит дух Трифон.

— То не моя вина, ваше преосвященство, — рыдает внизу отчаянный голос.

— А чья же?

— Не знаю.

— Вы осмеливаетесь говорить мне — «не знаю»?

— Смилуйтесь, ваше преосвященство! Я делаю, что могу. Слежу за каждым его шагом.

— Следить — мало.

— Но что же, что я должен делать?

— Вмешиваться.

Тишина, только парча захрустела: всесильный пошевелил пальцами.

— Дозвольте сказать, ваше преосвященство!

— Говори.

— Здесь еще другое влияние. Дурное влияние, оно разрушает и сводит на нет мои труды. Человек, который, несомненно, побуждает Мигеля к светским развлечениям, который возмущает жителей еретическими речами — он причина того, что Мигель отдаляется от нас, забывая о предначертанном ему пути служения церкви, несметные богатства Маньяра ускользают от святой церкви…

— Кто этот человек?

— Капуцин Грегорио.

— Вы смешны, Трифон, с вашим Грегорио. Еще в Маньяре вы оговаривали его. Сдается мне, это ваш конек. Монах не должен мешать вам. Если будет мешать, мы его устраним.

— Значит, можно?! — неосмотрительно вырвалось у Трифона.

— Да, вот я и увидел вас насквозь. Монаха не трогать. Просто работайте лучше.

Шевельнулась бахрома на кайме парчи.

— Кто эта умершая? — спокойно продолжал голос сверху.

— Донья Соледад, внучка маркиза Эспиноса-и-Паласио.

— Точно ли, что она отравилась из-за Мигеля?

— Точно, ваше преосвященство.

— И что он теперь?

— Я видел его с некоей девицей простого звания. Очень красивой.

— Очень красивой? — Голос в вышине насмешлив.

— Но это ведь важно, ваше преосвященство.

— Это естественно, Трифон.

Снова минута тишины. Но вот шевельнулись шелк и парча:

— Следить за каждым шагом. Навестите его как можно скорее. После доложите мне. Напишите также подробный отчет его родителям. Ничего не утаивать. Ступайте.

Белая рука небрежно начертала в воздухе знамение креста, и Трифон вышел неверной поступью.

И вот уже много часов стоит он в нише стены напротив дворца Мигеля, не спуская глаз с ворот.

Вышла девушка под густым покрывалом.

— А, вот он, мой час! — торжествует Трифон. — Войду, застигну врасплох, найду ложе, смятое гнусным любострастием, чаши с вином, стол, накрытый для разнежившейся парочки, покой, полный цветов и ароматов…

Трифон проносится по двору, не отвечает на вопрос Висенте, отталкивает Каталинона на лестничной площадке и врывается в комнату Мигеля.

В печальном и хмуром покое Мигель склоняет колена перед распятием, страстно обхватив подножие креста.

Трифон застыл на месте.

— Как вы входите, падре? — строго оборачивается к нему Мигель.

• Предыдущая
• 39/95
• Следующая