Выбери любимый жанр

Калигула или После нас хоть потоп - Томан Йозеф - Страница 20


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

20

Фабий прижимал к себе блондинку, а думал о другой. И хмурился. "Вот мерзавка, будет тут мне представления устраивать! Но какие глаза! Она меня этими глазищами чуть насквозь не прогрызла. В ней есть что-то. А, глупости! Плевать!" – Фабий яростно и иступленно стал целовать Памфилу.

Старый Скавр был на верху блаженства. Волны опьянения несли его неведомо куда, и он шумел на весь трактир.

– Ни у кого из вас нет такого сына! Эх вы! – Он поднял кружку. – Я пью за твое здоровье, Фабий!

– Твое здоровье, возлюбленный родитель! – прогремел в ответ Фабий, будто со сцены, и вино из покачнувшейся кружки выплеснулось на стол.

Памфила взвизгнула, рванулась в сторону, чтобы красное вино не испортило ее хитон. Фабий посмотрел на нее стеклянными глазами, с отвращением оттолкнул и перестал обращать на нее внимание. Но где теперь может быть та, другая? От винных паров мысли в голове путались! Ночь теперь на дворе, тьма клубится. Она так была не похожа на остальных! О чем говорили ее глаза? В них был упрек, и еще что-то в них было… Но почему они так светились? И с чего это она так уж сразу ощетинилась. Недотрога какая… Конечно, я грубо с ней обошелся, но ведь я ничего такого не думал…

Он вскочил и крикнул:

– Так хороший я человек или нет?

– Хороший! Великолепный! Ты самый лучший парень на свете, Фабий! – заорали ему в ответ.

– Самый лучший на свете! – голосил Скавр.

– Ганио! Вина! – приказал Фабий и запустил кружкой в светильник.

Попал он точно, так что черепки посыпались прямо к ногам хозяина.

Еле ворочая языком, Руф обратился к Лупу:

– Он уже пьян. Очень хорошо. О родине молчит. Никакой политики.

Ганио нахмурился и подбежал к Фабию, который уже хватался за следующую кружку.

– Ты что вытворяешь? Можно подумать, ты и здесь хозяин! Новости!

Будешь мне посуду колотить и светильники? Ты их покупал?

– Все размолочу! А ты меня еще и благодарить должен. Ты, бочка прокисшая! – горланил Фабий. – Да не будь меня и моих людей, никто бы в эту заплеванную дыру и не сунулся, понял? Только ради нас к тебе ходят!

Трактир одобрительно зашумел. Ганио, подзадориваемый давней ревностью, злорадно захихикал:

– Видали мы твою притягательную силу! Неотразим! Ха-ха-ха! Хвастун!

То-то она у тебя из-под носа упорхнула! Вот ты и злишься.

Ганио попал в точку. Самолюбие Фабия было задето, глаза его налились кровью. Одним прыжком он перемахнул через стол и налетел на трактирщика.

Тот мгновенно был прижат к земле. Все вскочили с мест, чтобы лучше видеть.

Давай, Фабий! Вот это веселье! Жмите, ребята!

Актер ухватил трактирщика за черные вихры, Ганио впился ногтями в лицо актера. Показалась кровь. Волюмния с душераздирающим криком бросилась разнимать дерущихся.

– Не тронь! Третий лишний! – раздались голоса.

Фабий так хватил трактирщика головой об пол, что все вокруг загудело.

Ганио взвыл от боли и отчаянно рванулся. Они катались по полу, опрокидывая лавки. Великолепным ударом актер разбил Ганио подбородок. Гости были в восторге.

– Macte habet![26] – театрально провозгласил Фабий и повернул кулак большим пальцем вниз. Ганио не мог подняться и только хрипел. Волюмния обтирала его уксусом.

Фабий встал. Тяжело дыша, смотрел он на свою работу. Со лба его капала кровь. Трактир рукоплескал. Били в ладоши и подвыпившие сыщики Луп и Руф; драка – это не политика.

– Мой сын Геркулес! – орал Скавр. – Его и на всех вас бы хватило, вы, олухи!

И, раскинув руки, он, шатаясь, потащился обнимать сына.

***

Этот вечер послужил удачным началом для целой вереницы буйств. Гулянье продолжалось три ночи, были драки, были девки, вино лилось рекой, катились по столу золотые, а на четвертый день в полдень проснулся Фабий на берегу Тибра. Как он там очутился, известно лишь одной Гекате, богине ночи! Рядом с ним храпел Скавр, а недалеко от них качалась на реке его лодка, уже четыре дня стоявшая без дела.

Глава 10

На алтаре перед фигурками пенатов и ларов в атрии стояла бронзовая чаша, напоминая по форме девичью грудь, поставленную на сосок. От фитилей, сплетенных из белого виссона, поднимался дым. И аромат. В масло мать добавила лаванду. Как когда-то. Белый благовонный дым. И в нем лица божеств, покровителей рода. Сколько столетий разделяют нас? Дерево от времени потрескалось, краски поблекли, рты растянулись в улыбку. Но старое божество – доброе божество.

Луций стоял между родителями, склонившись перед богами. Положил перед ними кусок пшеничного хлеба и поставил чашку молока. За возвращение. На счастье. У матроны Лепиды дрожали руки. Отец был олицетворением гордости.

Душистый дым щипал глаза, был пряным, одурманивал. Как когда-то.

Январское солнце брызнуло в атрий желтой струей, зазвенело искристо.

Влево от алтаря ларов стоял мраморный Сатурн, древний бог римлян-землепашцев, вправо – Веста, покровительница домашнего очага. Под потолком между строгими дорическими колоннами раскачивались в волнах теплого воздуха гирлянды свежей зелени. Зелень отражалась в желтом нубийском мраморе колонн и стен. Пятьдесят рабов два дня украшали дворец Куриона к приезду сына. В стене – это помнил Луций – с давних пор была трещинка. Еще мальчиком он любил засовывать в эту щель стебли трав, листочки или цветки. Взглянул сейчас и ахнул: из трещины выглядывает листик плюща! Он с благодарностью посмотрел на мать.

Из перистиля долетала музыка. Пой, флейта, пой, звучная лютня, о сладости родного очага.

В малом триклинии был подан обед. Только на троих. Комнату украшала статуя бронзовой Деметры, высыпающей плоды из рога изобилия. Свет трепетал на мозаике пола, скользил с белого квадрата на серый. Луций заметил эту игру и рассмеялся: когда он был мальчишкой, то любил перепрыгивать через эти серые квадраты с белого на белый. Какими маленькими показались ему эти камни теперь! Родители почти не прикасались к еде, не спускали глаз с сына.

Мать сама предлагала ему лучшие куски:

– Ты раньше любил это!

Он погладил ее по руке.

– Да, мама, спасибо.

Отец посматривал на сына с гордостью. Он сильный, статный, загорелый.

Красивый юноша. У кого еще в Риме есть такой сын?

– Ты возмужал, – сказал он.

Мать глазами, полными любви, посмотрела на кудрявую голову и смуглое лицо. Она все еще видела в нем своего маленького мальчика. Как когда-то…

Сервий барабанил пальцами по столу.

– Настоящий Курион, – заметил он. – Необыкновенное сходство. Вылитый дед консул Юний.

– Нет, – мягко заметила матрона. – Подбородок у него нежнее, мягче.

"Мать поседела, немного похудела за эти три года, – думал Луций, – и отец постарел, но еще держится".

– Вы оба великолепно выглядите. Ты, отец, и ты, мама!

Рабы двигались словно тени. Перемена за переменой, самые любимые блюда Луция.

Мелодии флейт и лютен тихо вливались в уши Луция. Запах ладана, сжигаемого на алтаре богов, из атрия тянулся сюда.

Ах, дом, домашний уют! Прикоснуться к мрамору стола! В раскаленной Сирии и летом он казался холодным, здесь и зимой согревает. Дом после лет, проведенных на чужбине, опьяняет, как дорогое вино. Какое это удивительное чувство, снова быть дома! После трех лет суровой жизни в пыли и грязи Сирии – рай Рима, о котором я мечтал каждый день. Здесь я заживу, как в Элизиуме.

Дом. Беззаботность. Безопасность. Покой.

Рабыня разбрызгивала по триклинию духи. Луций посмотрел на нее.

"Когда-то она мне нравилась, – подумал он, – да, Дорис, даже имя ее помню".

Обед закончился. Вошел раб, черный фракиец с бровями, как ночь. В конце обеда он всегда читал греческие стихи. Сегодня Феокрита:

Стройную девушку вместе со мною вы,
Музы, воспойте;
Если за что вы беретесь,
Богини, то все удается,
Ах, моя прелесть, Бомбика!
Тебя сириянкой прозвали,
Солнцем сожженной, сухой,
И лишь я один – медоцветной.
вернуться

26

Умертвить (лат.).

20
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело