Сейчас и на земле - Томпсон Джим - Страница 2
- Предыдущая
- 2/47
- Следующая
– Молоко такое отличное на вид, я, пожалуй, попробую. И вы, дети, отведайте немного.
Вообще-то говоря, мы молоко на дух не переносим, всегда терпеть не могли все, что нам полезно. Это, наверно, оттого, что толком ничего хорошего и не пробовали.
– Но крем-соду-то из мороженого любите, – говорит мама. – Я приготовлю так, что будет сладко и вкусно, язык проглотишь. И спаться будет лучше, когда чем-нибудь горяченьким подзаправитесь.
Ну... крем-сода дело другое. Мы подогрели еще кастрюльку молока и разлили в три стакана. А мама каждому подлила из бутылочки с сиропом – по трети бутылки. Бутылочка-то крошечная, и мама ничего лучшего придумать не могла. Папа потом говорил, что она правильно сделала и что мерзавца Джонсона надо было выпороть при всем честном народе. Только в тот вечер папы не было.
Смутно, словно сквозь дымку, помню какие-то переходы, по которым бежал, и белое личико перед глазами – белое личико с длинными черными волосами и предостерегающие, полные ужаса глаза, не мигая смотревшие перед собой, словно невидимые пальцы насильно удерживали веки, не давая им закрыться. А когда я увидел это личико, я пустился бежать, и мне полегчало.
Я брел каким-то подземным коридором, привлекаемый каким-то запахом, звуком, видением, не знаю толком, чем именно, но противиться этому не было сил. Дохожу до пробитой арки, а там, за аркой, заливается смехом девчушка и тянет ко мне ручонки. Джо. Джо тянула ручонки и пыталась схватить меня. Да-да. Я не ошибся. Это была Джо. Это было лет за пятнадцать до ее рождения, но я сразу понял, что это была Джо, а она знала, что я ее отец. Я спросил:
– Где мама?
А Джо засмеялась и говорит, качая головой:
– Ее здесь нет, иди сюда, поиграй со мной.
– Ладно, – говорю и делаю шаг к ней, а она наклоняется и чмокает меня в руку.
А потом между нами выросла мама. Она ударила Джо и не переставая хлестала ее. Джо кричала и звала меня на помощь, а я стоял как вкопанный, не в силах пошевелиться от ужаса и печали и в то же время испытывая какое-то удовольствие. Я так и стоял не шелохнувшись, пока мама до смерти не забила Джо. Потом ма повернулась ко мне, чтобы я пропустил ее обратно по проходу, и я послушно отошел в сторону и сам двинулся обратно, оставив мертвую Джо там, в каморке.
Джо никогда не любила мою маму...
Это был большой белый павильон с маленьким круглым бассейном. Сильные руки толкали меня в этот бассейн, а я не хотел прыгать туда, потому что там было черно и страшно. Я все никак не мог понять, почему мама не спасает меня, и я кричал ей, а десятки голосов вопили в ответ: «Он выбирается! С ним все в порядке, миссис Диллон...»
Я открыл глаза. На маслянистой клеенке праздно высилась кружка черного кофе. Я выпил. Я проспал тридцать часов кряду, на семь больше, чем Мардж. Мама вышла из оцепенения сна, как только заверещала Фрэнки, требуя еще молока.
А через несколько дней явился папа. Он приехал на такси, набитом пакетами. Он привез новое пальто для мамы – она всегда его ненавидела, но носила долго, – костюм для меня, платьица для Мардж, всем нам обувку (ни одна пара не подходила по размеру), игрушки, часики, сласти, ржаной хлеб, хрен, свиные рульки, сосиски и бог весть что еще. Мы с Мардж плясали вокруг маминой кровати, смеясь, жуя и развертывая пакеты, мама лежала и натужно улыбалась, а папа на все поглядывал, счастливый и гордый. Потом я заметил черный саквояжик в папиных руках.
– Что там, пап? Что у тебя там еще, пап? – спрашиваю, и Мардж за мной.
Папа поднял саквояж у нас над головой и захихикал. А мы перестали кричать и прыгать, потому что это хихиканье нас озадачило. Папа был такой большой и такой величественный, даже когда дурачился. Он был, наверное, единственный человек на свете, кто выглядел столь величественно в своих драных штанах и замызганной куртке. У папы всегда была хорошая одежда, только он не особенно следил за ней. Открывает он застежку на саквояже и выворачивает его наизнанку, а оттуда на кровать и на пол так и посыпались деньги, чеки, сертификаты. Со скважиной все вышло как нельзя лучше. Он уже продал часть своей доли на первую нефть за шестьдесят пять тысяч долларов. Тут все и было.
Художнику стоило запечатлеть и эту картину. Мама со своими ногами, распухшими, как бревна, и черными, как печные трубы, и эти шестьдесят пять тысяч баксов на кровати.
Так вот ноги у нее с тех пор такие. А папа как бурил свои нефтяные скважины, так и бурит, – добрые скважины, для него по крайней мере. А для меня...
А для меня...
Глава 3
– Как тебе твоя новая работа? – спрашивает мама. – Вкалывать надо прилично?
– Да не очень, – отвечаю.
– А что надо делать? Вести бухгалтерию и печатать на машинке?
– Что-то типа того, – говорю, – бухгалтерия и машинка. – Только тут я не выдержал и рассказал, что делал.
Изложил я ей все как есть, а она:
– Замечательно.
И я понял, что она ни слова не слышала.
– Обедать сегодня собираемся? – спрашиваю.
– Обедать? – переспрашивает мать. – Ах да. Я и не знаю, Джимми. Не знаю, что и делать. Роберта отправилась в город, денег не оставила и ничего толком не сказала, как да что. Джо с утра ничего не ела, только бутерброд с арахисовым маслом. У меня самой маковой росинки во рту не было, но, само собой...
– Одолжи доллар, – говорю. – Пойду принесу чего-нибудь. Роберта вернется, отдам.
– Надо было мне самой побеспокоиться, – говорит мать. – Да я не знала, что...
– Ерунда, – говорю. – Дай доллар, схожу принесу картошки, хлеба и мяса, что обычно едим.
Мама пошла и принесла доллар.
– Только не забудь вернуть, Джимми. Фрэнки надо сделать перманент и купить новые чулки, а у нас ни цента лишнего.
– О чем речь, – говорю.
Вижу, уже дело к шести; я что есть духу на Сейфвейс – самый крупный мясной центр в стране в Сан-Диего. Хотите парное мясо – извольте покупать до шести, а то достанется только бекон или фарш, если повезет, а там половина хлеба и на четверть воды. Ровно в шесть я влетел в магазин. Купил полтора фунта фарша – на сорок пять центов, банку бобов и картофельных чипсов. Поглазел на винный отдел, но решил ничего не покупать, даже самое дешевое за пятнадцать центов. Когда дошел до угла, Роберта как раз сходила с автобуса. Мак заснул, и она несла его на руках. Шеннон вела себя нормально, что с ней за всю жизнь бывало пару раз.
– Привет, милый, – говорит Роберта. – Возьми этого увальня, ладно? Я еле держу его.
Я забрал у нее Мака, а Роберта взяла сумку с провизией. Шеннон в своем непредсказуемом стиле со скоростью молнии метнулась ко мне и схватила меня за локоть.
– Понеси меня, пап. Раз несешь Мака, неси и меня.
– Пошли, пошли, – говорю. – Не могу же я тащить вас обоих.
– Папа устал, Шеннон, – говорит Роберта. – Не висни на нем, а то отшлепаю. Лучше бы похвастала своими новыми туфельками. Покажи, как ты в них танцуешь.
Шеннон отцепилась от меня, сделала пируэт и улетела шагов на двадцать вниз по тротуару. Я даже охнуть не успел. Шеннон четыре годика, но она не такая крупная, как Мак, хотя он на полтора годика младше. Спит она не больше семи часов, почти ничего не ест, зато энергии у нее на всех хватит. Только увидишь Шеннон, ее уже и след простыл. На миг она застыла и вдруг со своей обычной непредсказуемостью выпалила:
Меня зовут Сэм Басс,
В гробу видал всех вас
И клал на вас с прибором!
– Шеннон! – кричу я.
– Шеннон! – кричит Роберта. – А ну-ка домой сию же минуту! Еще одно слово, и выпорю так, что не сядешь.
Шеннон обдумывает слова Роберты. Ни черта она не боится. Я уж давно не пытаюсь подступаться к ней. Роберта тоже не знает, что с ней делать, только не признается. Темным чуланом Шеннон не проймешь. Холодный душ на нее тоже не действует. Оставить ее без еды – дохлый номер, она и так ни черта не ест. Отшлепать ее тоже дело гиблое: попробуй сперва поймать ее. Хотя, надо сказать, ей бы и хотелось, чтоб ее попробовали отшлепать. Тогда вы нападающий, а это ей только духу придает: она яростнее всего, когда на нее нападают. А драться – да ее хлебом не корми, дай постоять за себя. Последний раз, когда Роберта решила вздуть ее как следует, не Шеннон, а Роберта слегла в постель. Мало того, пока она отлеживалась, Шеннон прокралась в комнату и давай колотить ее игрушечной метлой. Едва нам с мамой и Фрэнки удалось оторвать ее от Роберты. Фрэнки удается кое-как совладать с ней, потому что она умудряется как-то выказывать ей свое презрение. У Мака другая тактика: он подкарауливает ее и, застигнув врасплох, садится на нее верхом. Но ни Роберта, ни я чего-нибудь существенного придумать не можем.
- Предыдущая
- 2/47
- Следующая
