Убийца во мне - Томпсон Джим - Страница 37

• Предыдущая
• 37/40
• Следующая

После душа я надел короткую сорочку. Мы вернулись в палату, и один из парней поправил мне постель, а другой пошел за завтраком. Омлет оказался безвкусным. Кроме того, тот факт, что парни принялись убираться в палате, отнюдь не прибавил мне аппетита. Однако я съел все и даже выпил чашку жидкого кофе. Мы с парнями закончили почти одновременно, и они ушли, заперев меня.

Я выкурил самокрутку и получил огромное удовольствие.

Я спрашивал себя – нет, не спрашивал. Мне не было надобности интересоваться, каково это – провести так всю жизнь. Вряд ли у меня были бы такие же условия. Ведь в настоящий момент я спецпациент. Сейчас меня просто спрятали здесь, предварительно похитив. Они опасаются, что поднимется шум. Однако, если бы ситуация была другой – если бы мне вынесли приговор, – я бы тоже являлся спецпациентом, только в другом смысле. Ко мне относились бы хуже, чем к другим пациентам.

И Конвей позаботился бы об этом, даже если бы мой случай и не заинтересовал нашего доктора.

Я предполагал, что док «Костлявая рожа» навестит меня и захватит с собой свои «прибамбасы» из плотной резины. Однако у него, видимо, хватило ума понять, что я ему не по зубам. Многие опытные психиатры ошибались, сталкиваясь с такими ребятами, как я, и их нельзя за это винить. Просто они мало что могли сделать – вы понимаете, что я имею в виду?

Возможно, мы больны, у нас психические отклонения; возможно, мы хладнокровны и чертовски хитры; возможно, мы абсолютно невиновны в том, что нам приписывают. Возможно, мы – все это, вместе взятое, потому что обнаруженные у нас симптомы являются признаками всех трех состояний.

Итак, «Костлявая рожа» не создавал мне проблем. И никто не создавал. Нянечка заходила ко мне по утрам и вечерам, санитары ежедневно выполняли одну и ту же работу. Приносили еду, водили в душ, убирали в палате. На второй день и во все последующие они позволяли мне бриться безопасной бритвой, а сами стояли рядом и наблюдали.

Я думал о Ротмане и дружище Билли Уолкере, просто думал, без всякой тревоги. Потому что мне не о чем было тревожиться, а вот они пусть побеспокоятся за троих. Но...

Но я забегаю вперед.

Они – Конвей и остальные – все еще сомневались в имеющейся у них улике. Как я сказал, они предпочли бы, чтобы я раскололся и признался во всем. Поэтому на второй день моего пребывания в «психушке» начались фокусы.

Я лежал в кровати и курил, когда свет вдруг почти полностью погас. Потом раздался щелчок, темноту прорезала вспышка, и на противоположной стене появилась Эми Стентон. Она стояла и смотрела на меня.

О, естественно, это был слайд, сделанный с фотографии. Не надо было долго гадать, чтобы понять, что они используют проектор. Она шла по дорожке у дома и улыбалась. Она была чем-то взволнована – я много раз видел ее такой. Я буквально слышал, как она говорит: «Ну что, наконец-то добрался?»Я знал, что это фотография, но Эми на ней казалась такой реальной, что я даже мысленно ответил ей: «Кажется, да».

Думаю, у них был целый альбом с ее фотографиями. Наверное, им не составило труда раздобыть его – ее родители, Стентоны, были наивными и сговорчивыми людьми и не любили задавать вопросы. После первой фотографии появилась вторая, на который Эми было пятнадцать. А потом они показали мне ее жизненный путь.

Они... Я увидел ее в день окончания школы – в ту весну ей исполнилось шестнадцать. На ней было белое кружевное платье и «лодочки» на низком каблуке. Она стояла перед фотоаппаратом напряженная, с вытянутыми по швам руками.

Я увидел ее сидящей на ступеньках террасы и смеющейся против своей воли... Эми всегда было трудно рассмешить...смеющейся над их старым псом, который пытался лизнуть ее в ухо.

Я увидел ее в день отъезда в колледж, принарядившуюся, немного испуганную. Я увидел ее вдень окончания учебы в колледже: она стояла положив руку на спинку стула и пыталась выглядеть старше.

Я увидел ее – я сам сделал большую часть тех фотографий; казалось, это было вчера, – я увидел, как она работает в саду, одетая в старые джинсы, как она идет домой из церкви и хмуро смотрит из-под полей шляпки, которую сама смастерила; как она выходит из магазина, обхватив обеими руками огромный пакет; как сидит на террасе с яблоком в руке и книжкой на коленях.

Я увидел ее с высоко задравшейся юбкой – она только что слезла с ограды, на которой я ее сфотографировал. Она присела, пытаясь прикрыться, и закричала мне: «Не смей, Лу! Не смей!»Она страшно разозлилась на меня за то, что я сфотографировал ее, но снимок сохранила.

Я увидел ее...

Я пытался вспомнить, сколько всего было фотографий, чтобы понять, как долго это будет продолжаться. Почему-то они страшно спешили показать их мне – во всяком случае, у меня возникло такое впечатление. Едва я начинал любоваться снимком, вспоминая, где он сделан и сколько на нем лет Эми, как они тут же демонстрировали мне следующий.

И это меня очень удручало. Получалось, знаете ли, так, будто она не стоит того, чтобы ею любоваться. Будто у них есть кто-то покрасивее. Я не склонен преувеличивать, но вам вряд ли бы удалось найти девушку более стройную и красивую, чем Эми Стентон.

Они не только проявляли неуважение к Эми – они вообще действовали глупо, показывая мне фотографии с такой скоростью. Ведь цель этого шоу заключалась в том, чтобы сломить меня, – а как я мог сломаться, если они не давали мне возможности хорошенько взглянуть на Эми?

Естественно, я не собирался ломаться. С каждым новым снимком я чувствовал себя сильнее внутри. Они об этом не знали, однако это не оправдывает их. Они пренебрегали своими обязанностями. Им была поручена задача, требующая большой деликатности, а они оказались слишком ленивы и тупы, чтобы правильно выполнить ее.

Вот...

Они начали показывать фотографии примерно в полдевятого, а закончить, по идее, должны были в час-два ночи. Но они чертовски спешили, поэтому последний снимок появился около одиннадцати.

Я сделал эту фотографию недели три назад. Ее они показывали долго – недостаточно долго, конечно, зато я успел разглядеть ее. В тот вечер мы с Эми решили пообедать на природе и устроились в парке Сэма Хьюстона. Я сфотографировал Эми в тот момент, когда она садилась в машину. Всем своим видом выражая нетерпение, она оглянулась на меня через плечо, улыбнулась и сказала:

«Дорогой, неужели нельзя поторопиться?»

Поторопиться?

«Можно, детка. Я постараюсь».

«Когда, Лу? Когда я снова увижу тебя, дорогой?»

«Ну, детка, я...»

В тот момент я обрадовался, что уже стемнело. Я никогда не умел врать Эми.

Я встал и принялся ходить взад-вперед по палате. Я приблизился к стене, на которую они проецировали снимки, потер кулаками глаза, похлопал ладонью по гладкой поверхности, подергал себя за волосы.

Мне показалось, что сыграл я отлично. Достаточно хорошо для того, чтобы они подумали, будто меня проняло, но недостаточно для того, чтобы сотрудники дурдома сочли мое поведение каким-либо признаком умственного помешательства.

На следующее утро нянечка и санитары говорили со мной не больше, чем обычно. Однако у меня создалось впечатление, что ведут они себя немного иначе, более настороженно, что ли. Я усердно хмурился и таращился в пол и даже не доел завтрак.

Я отказался также и от обеда, и от ужина, что не составило для меня особого труда, несмотря на то что я был голоден. Я продолжал ломать комедию, не перебарщивая и в то же время строго соблюдая границы. Однако в душе я с нетерпением ждал следующей ночи. Когда нянечка пришла с вечерним обходом, я не выдержал и задал ей вопрос. Это все испортило.

– А сегодня они будут показывать фотографии? – спросил я и сразу понял, что делаю ошибку.

– Какие фотографии? Ничего не знаю о фотографиях, – ответила она.

– Фотографии моей девушки. Знаете. Они будут их показывать, а, мэм?

Она покачала головой, в ее глазах появился странный блеск.

– Увидите. Узнаете, мистер.

• Предыдущая
• 37/40
• Следующая