Проклятие Гавайев - Томпсон Хантер С. - Страница 4
- Предыдущая
- 4/33
- Следующая
Я положил книгу и немного прошелся. Впервые кто-то расскажет мне что-то интересное о Гавайях – местные легенды, старые войны, миссионеры, странная и страшная судьба капитана Кука.
– Город-Заповедник представляется любопытным, – сказал я, – осталось не так много культур с могучим ореолом святыни.
– Ага, – согласился Эккерман, – но сначала ты должен туда добраться, и сделать это быстрее, чем тот, кто будет тебя гнать.
Город-заповедник в Хонаунау
Двигаясь на юг, мы обнаружили внушительное размерами табу Паху (священную, огороженную землю), прилегающее к беглецкой Киве. Наш гид сообщил, что это гавайские заповедники пухонуас, о которых мы немало слышали от начальства и не только. Таких мест на острове только два; одно мы сейчас изучали, а другое – в Вайпио, на северо-востоке острова, в районе Кохалы.
Эти заповедники предоставляли надежное убежище беглым преступникам, которым посчастливилось обрести свою территорию, когда они улепетывали от карающей десницы закона.
Заповедник имел несколько входов, какие-то у самого моря, какие-то – прямо у скал. Сюда тянулись убийцы, воры, а также те, кто нарушил табу или потерпел неудачу при исполнении жестких ритуальных требований. Они спасались от сурового преследования и обретали укрытие.
Какому бы племени ты ни принадлежал, откуда бы ни явился, ты имел безусловное право на вход, хотя погоня за тобой велась вплоть до ворот города.
По счастью, ворота эти были открыты всегда, и как только беглец проходил через них, он должен был предстать перед истуканом и как можно быстрее извергнуть семя, выражая, тем самым, свою признательность за предоставленную безопасность.
Жрецы, а равно и их единоверцы незамедлительно умерщвляли всякого, кто осмеливался преследовать или докучать тому, кто хоть единожды пересек черту табу Паху и, как они считали, находился с того момента под защитой духа Кивы, божества, покровительствующего этим местам.
Нам не удалось выяснить необходимую для этого продолжительность пребывания в заповеднике; но она составляла не более двух-трех дней. По истечении данного срока беглец либо идет служить к жрецам, либо возвращается домой.
Заповедник в Хонаунау просторен и способен вместить громадное количество людей. Во время войны сюда приводили женщин, детей и стариков из соседних районов, где они и пересиживали, пока мужчины сражались. Здесь они ожидали разрешения конфликта и оставались невредимы в случае поражения их племени.
Эккерман хихикнул:
– Это явно утка.
– Но если ты туда попал, ты был полностью защищен?
– Точно, – ответил он, – даже боги тебя пальцем тронуть не смели, если ты прошел через ворота.
– Волшебно, – заметил я, – мне стоит подыскать подобное местечко.
– Ага. И мне. Потому-то я и живу там, где живу.
– Где?
Он улыбнулся.
– В погожий день с моего балкона открывается вид на Город-Заповедник. Он дарит мне ощущение комфорта.
Мне казалось, он не врет. Какой бы образ жизни Эккерман ни вел, у него явно должен был быть запасной вариант в загашнике. Найдется немного консультантов по инвестированию с Гавайев или откуда-то еще, которые могут уронить в толчок 747-го Боинга нечто, настолько важное, что сунут туда руку, дабы это вернуть.
Мы были одни под куполом, на высоте 11.000 метров над океаном, по меньшей мере, еще два часа. В Гонолулу мы прилетим где-нибудь на восходе. Глядя на Эккермана поверх моей книги, я видел, что он дремлет, при этом безостановочно почесывая руку. Глаза закрыты, а пальцы начеку. Его судорожные движения начинали действовать мне на нервы.
Стюардесса зашла нас проведать, но от вида эккермановской руки ее лицо завибрировало, и она быстро спустилась. У нас стояло ведерко со льдом, полное дорогого пива, и богатейший выбор маленьких бутылок со спиртным, поэтому нам некуда было спешить. Оставалось лишь присматривать за Эккерманом.
Наконец, он вроде бы заснул. В помещении было темно, свет поступал только от слабых настольных ламп, и я откинулся на диване, чтобы обмозговать материал для исследования.
Помню, главное впечатление от прочитанного в те часы произвел тот факт, что летопись Гавайских островов не велась до последних двух столетий, когда первые миссионеры и моряки начали конспектировать хронологию, слушая сказки аборигенов. Никто даже не знал, как образовались сами острова и еще меньше, откуда происходят их жители.
В серый полдень 16 января 1779 года капитан Джеймс Кук, величайший путешественник эпохи, привел два корабля своей Третьей Экспедиции по Тихому океану в узкую, обнесенную каменными рифами бухту Килакекуа на западном побережье доселе не нанесенного на карту острова, который местные называли «Оухихи», и вписал себя в историю, как первый белый, официально открывший Гавайи.
Внутри бухту окутывал туман, окруженный отвесной стеной 150-метровых скал. Она напоминала скорее мавзолей, чем гавань, и – несмотря на плачевное состояние своих кораблей и команд после десяти дней убийственных муссонов – Кук изъявил желание пристать. Правда, выбора у него не было: команда грозила бунтом, свирепствовала цинга, судна разваливались под ногами, а боевой дух всей команды вылетел в трубу после шести месяцев в Арктике… Они следовали на юг с Аляски в состоянии неподдельной истерии, и один только вид суши помутил их рассудок.
И Кук привел их туда. Бухта Килакекуа оказалось не той безобидной якорной стоянкой, о которой он мечтал, но единственной доступной. Здесь капитан и переживет последнюю бурю на своем пути.
Рано утром 16 января 1779 года Кук сказал своему шкиперу:
– Мистер Блай, будьте так добры спустить хорошо вооруженную шлюпку, отдать необходимые приказания и изучить обстановку.
Они оба различали то, что Кук назвал "призраком бухты".
– Выглядит многообещающе, сэр, и индейцы вроде бы дружелюбны, – сказал Блай.
Кук высказался жестко.
– Вне зависимости от настроения индейцев, если это безопасная стоянка, я распоряжусь бросить здесь якорь. Нам жизненно необходимо восстановиться.
В шлюпке, спущенной с «Дискавери», Блай в сопровождении Эдгара и других погребли, держа курс на северо-восток, на глубокий вырез в скалах, по пути встречая целые армады каноэ всех размеров. Каноэ торопились к кораблям, удваивая скорость, размахивая веслами и распевая.
Когда Блай пришвартовался, он был как никогда уверен, что перед ним самая безопасная стоянка. Она казалась защищенной со всех сторон, за исключением юго-запада, но, по последним его наблюдениям, шторм с этой стороны не предвиделся. Главной чертой бухты была скала, срезающая черную вулканическую глыбу под острым углом. Она вклинилась в бухту с расстояния 120 метров с восточной оконечности и тянулась на 1,5 километра к западу, где плавно вырастала мысом. Эта скала, этот непреодолимый далекий рубеж, казалось, впадал прямо в море, но когда день сносился, и начался отлив, Блай зафиксировал узенький пляж – черные камни с галькой. Как им предстояло выяснить, название бухты Килакекуа (Каракакооа, как именовал ее Кук) означает "Тропа богов", выходящую в море этим огромным желобом.
Я все еще продолжал читать, когда явилась стюардесса с вестью о том, что мы приземляемся через тридцать минут.
– Вам придется занять ваши постоянные места, – сказала она, не глядя на Эккермана, который, похоже, еще спал.
Я стал собирать барахло. Небо снаружи иллюминаторов озарялось светом. Когда я проносил сумку через проход, Эккерман проснулся и прикурил.
– Скажи им, я не нашел в себе сил, – заявил он, – думаю, я смогу приземлиться, находясь и здесь.
Он усмехнулся и застегнул ремень безопасности, который выдернул из глубин дивана.
- Предыдущая
- 4/33
- Следующая
