Роса и свиток - Петровичева Лариса - Страница 40

— А, это стихи, — произнес Шани, и Софья услышала бульканье отвара, который наливался из чайника в чашку. Интересно, откуда у Худрун фарфор?

Тепло медленно поднималось от ладоней по рукам, а на живот будто грелку положили. Софья ощущала, как в душе что-то звенит.

— А вы их помните? — спросила Софья.

— Как там было-то…, - промолвил Шани, припоминая, и через пару минут произнес:

— Как красиво! — воскликнула Софья. Она очень любила стихи, и маленькая девичья библиотека поэзии в приюте Яравны была прочитана ею от корки до корки. — А кто это написал?

Она не видела лица Шани, но Софье вдруг показалось, что он мягко улыбнулся.

— Я.

— Не может быть! — рассмеялась Софья. — Неужели? Вы не похожи на поэта!

— А на кого я похож? — весело спросил Шани. — На злобного маниака, у которого единственная радость — это пытать и мучить женщин?

Это предположение рассмешило Софью до слез.

— Конечно, нет, — промолвила она, отсмеявшись. — Вы хороший. Но не поэт.

— И где же тогда автор этих стихов?

— Не знаю, — призналась Софья. — Должно быть, сидит где-нибудь в вашей канцелярии и пишет новые строчки. Или путешествует по южным землям. Или охотится на полярных медоедов…

Некоторое время они лежали на своих одеялах молча. Из домика ведьмы тянуло тонким лекарственным запахом: Худрун трудилась в поте лица. «Ух-хуу! Ух-хуу!», — прокричала какая-то птица, и Софья услышала мягкое хлопанье тяжелых крыльев. В окошко видны были звезды, щедрыми гроздьями рассыпанные по небу, а во дворе будто бы кто-то ходил: то ли лесные духи, то ли наступающее лето.

— Вы спите? — тихонько спросила Софья. Казалось, прошла вечность, прежде чем Шани негромко ответил:

— Нет.

Жар во всем теле становился невыносимым, но Софья не хотела, чтобы он прекращался. Ей было одновременно и больно, и хорошо — она и не знала, что так бывает. Медленно проведя ладонью по шершавому одеялу, Софья ощутила, как пальцы тонут в сухом щекочущем сене. Будто бы по своей воле рука двинулась дальше, осторожно раздвигая шуршащие стебельки, пока не наткнулась на пальцы Шани и не сжала их.

— Это сон, — сказала Софья глухо. — Мы просто спим.

В окошко заглянула золотистая полная луна — самым краешком. Увидела, что происходит в сарайчике, и смущенно прикрылась тучкой.

Лушу нравилось быть правителем.

Он слишком засиделся в принцах — все-таки тридцать восемь лет, это не шутки — и теперь с удовольствием подписывал указы и распоряжения своим именем, принимал верительные грамоты послов и командовал армейскими парадами. К сожалению, на любимые забавы, вроде охоты, времени почти не оставалось: он лишь теперь понял, насколько занят был его отец государственными делами. Практически все требовало вмешательства, тщательного и вдумчивого рассмотрения, и Луш частенько возвращался в свои покои уже заполночь, когда ее величество уже спала сном младенца. Змеедушец разбери, да ему теперь и напиться как следует было некогда!

Впрочем, если говорить откровенно, то оно того стоило. Глядя на свое отражение в зеркале, Луш видел не привычного себя — крепко сбитого неуклюжего мужика, которого разве что темной ночью и с закрытыми глазами можно было назвать красивым или привлекательным, а гордого венценосца: не тучного, а вальяжного, не разожравшегося, а солидного, не безобразного, а благообразного. На прежнего вечного принца-неудачника смотрел истинный государь. Скромное обаяние верховной власти его не подводило.

Во время коронации Луш здорово трусил. Он так и ждал, что, когда патриарх возьмет в руки государев венец и спросит «Есть ли кто-то, кто хочет взять его? Выйди и возьми или молчи вечно» — двери кафедрального собора распахнутся, и войдет проклятый Торн, небрежно помахивая новым указом о престолонаследии — он заберет венец, а Лушу даст такого пинка, что несостоявшийся владыка улетит из собора прямо в ссылку. Но ничего подобного не произошло. Никто не откликнулся на слова патриарха, и тот опустил корону на голову Луша, а хор восторженно грянул в сотню глоток славу новому государю и повелителю. Потом выяснилось, что он напрасно беспокоился: Лушу донесли, что декан инквизиции провел веселый вечер в приюте Яравны, а потом уволок оттуда какую-то девку и продолжил развлекаться дома. Вот тебе и святоша!

Впрочем, Луш благоразумно решил не экономить на мелочах. За быстрое завершение расследования смерти государя он наградил декана инквизиции роскошным трехэтажным особняком на площади Звезд и значительной суммой денег. Внутренний голос говорил, что Луш таким образом пытается откупиться за смерть той девчонки-фаворитки — сперва государь отмахивался от этих мыслей, а потом решил, что за те деньги, которые были переведены на счет декана в Первом государственном банке, можно было бы купить три сотни таких девчонок. Было бы, о чем переживать. Торн пришел забирать ключи… вернее сказать, его внесли двое молодых инквизиторов — спьяну на ногах не стоял, болезный — а от могучего духа перегара у Луша даже слегка голова закружилась. Полученные ключи и документы на дом он уронил трижды, засовывая мимо кармана, потом похлопал изумленного Луша по щеке со словами: «Прощай, сестрица» — и спутники увели его догуливать.

Они увиделись еще раз во время казни дурака Машу и с тех пор больше не встречались. Государю доносили, что декан покутил еще пару недель, а потом уехал на богомолье в Шаавхази, где наверняка продолжил начатое веселье. Луш успел успокоиться — ровно до открытия нового театрального сезона.

Луш не особенно любил театр, однако посещение премьер было почетной привилегией государя, которая неофициально являлась его обязанностью. Ничего не поделаешь, придется просидеть здесь два часа, думал он, кряхтя и усаживаясь в кресло в собственной владыческой ложе и разворачивая лист программы спектакля. Ромуш и Юлета, романтическая трагедия в двух актах, с прологом и эпилогом, написанная господином Дрегилем — теперь придется бороться со сном, потому что Дрегиль та еще бездарность и двух слов связать не может. Государыня Гвель, которая, в отличие от венценосного супруга, просто обожала театр, с детским восторгом рассматривала и закрытый занавес с вышитым государственным гербом, и многочисленных зрителей, что собирались внизу, разговаривая о премьере, и огни, что служители осторожно зажигали на краю сцены — она с непосредственной наивной искренностью надеялась, что премьера окажется невероятным и восхитительным зрелищем. И именно Гвель вдруг ахнула и толкнула мужа под локоть.

— Взгляни-ка, — и она указала на ложу на противоположной стороне зала, где сейчас устраивалась пара зрителей. — Это ведь декан Торн?

Луш посмотрел и с неудовольствием убедился в том, что там действительно расположился его названный братец. В обязанности гнусного инквизитора помимо ведьм и ересей входила еще и цензура — наверняка, поэтому явился поглядеть, что там навалял этот бумагомарака. Похоже, за те несколько месяцев, что они не встречались, декан накрепко завязал с выпивкой, и теперь выглядел серьезно и сдержанно, пес Заступников. Компанию ему составляла девушка… Луш протер глаза и взялся за очки.