Россия и мир в XXI веке - Тренин Дмитрий Витальевич - Страница 5

В принципе, страна российского уровня экономического, социального и политического развития способна интегрироваться в современное западное сообщество при одном главном условии – согласии ее элит и большинства населения на политическую ассимиляцию в рамках расширенного Запада, фактически – на руководство собой со стороны «старших», т. е. США, ЕС, НАТО, и на периферийное положение в системе. В случае такого согласия в течение одного поколения происходит мягкая смена элит, формируется устойчивый комплекс союзника США, лояльного члена НАТО и кандидата на вступление в ЕС.

Такой выбор не только возможен, но и реален для стран бывшей Восточной (ныне Центральной) Европы, а также для Грузии, Молдавии, даже Украины. Но не для России, учитывая ее размеры, имперское прошлое и унаследованный оттуда специфический менталитет ее элит и большинства населения. Это стало очевидным уже к середине 1990-х годов[23]. К середине 2000-х эту «нестыкуемость» России и Запада уже невозможно было маскировать под различные виды «партнерства». Притворяться дольше было уже нельзя, пришлось признать: интеграции не получилось. Спустя еще десятилетие в отношения РФ с США вернулась конфронтация, а в отношения с Европейским союзом – отчуждение.

Прежде чем ситуация приобрела новое качество, отношения России и Запада прошли стадию «проб и ошибок». Были серьезные усилия, направленные на то, чтобы найти устраивающие все стороны формы отношений. С российской стороны можно условно говорить о «раундах» Ельцина, Путина и Медведева. Каждый из этих раундов представлял собой попытку найти не только стабильный modus vivendi, но и модель интеграции между Россией и Западом. Все они, однако, закончились неудачей.

События 1991 года, как и события 1917-го, – внутреннее дело России, дело рук ее народов. В обоих случаях активное меньшинство выступало за радикальные перемены, а пассивное большинство отказало существующему порядку в поддержке. Иностранное участие в судьбоносных российских событиях (за исключением, пожалуй, лишь периода Смутного времени начала XVII века) – фактор второстепенный, не оказавший существенного влияния на ход истории. В конце 1991 года Российская Федерация, однако, оказалась настолько ослабленной, что отчаянно нуждалась во внешней поддержке. Отсутствие опыта рыночной экономики потребовало призыва иностранных специалистов. Смена идеологии привела к смене ориентиров. Запад, особенно США, оказался в положении приглашенных учителей.

В отличие от большевиков, вооруженных, кроме «маузеров», лишь расплывчатыми видениями Маркса и Энгельса о коммунизме, эти новые учителя опирались на практический опыт и мощь самой сильной и успешной страны – Соединенных Штатов Америки, а также союзной им Западной Европы. Со стороны учеников стремление «подстроиться» под США, быть «усыновленными» было горячим и искренним. Часто цитируемые слова министра иностранных дел Андрея Козырева, сказанные им в 1993 году экс-президенту США Ричарду Никсону о том, что во внешней политике РФ будет ориентироваться на стратегию США, весьма характерны для этого периода[24].

Для США и Западной Европы быстрое и удачное завершение холодной войны, не потребовавшее сколь-нибудь значительных усилий, было неожиданным. Тем не менее у них не было сомнений в своей победе. Единоличное лидерство США в новом мировом порядке не подлежало сомнению. Еще в период холодной войны все демократические государства мира (за единственным крупным исключением – Индии) нуждались не только в поддержке и защите, но и в руководстве со стороны США. Теперь и перед новой Россией был открыт путь присоединения к сообществу либеральных демократий при условии проведения глубоких реформ и следования внешнеполитическому курсу, одобренному Вашингтоном.

Перспективы интеграции России в западное сообщество сразу же вызвали параллели с включением Западной Германии и Японии в состав «свободного мира» после окончания Второй мировой войны. Этот опыт, однако, не был востребован в качестве модели. Необходимо учитывать, что в конце 1940-х годов политика США в Европе и Азии определялась не столько стремлением к интеграции бывших противников, сколько необходимостью укрепить европейский и японский капитализм и собственные геополитические позиции США перед лицом активизации международного коммунистического движения и укрепления военно-политической мощи Советского Союза. Еще перед самым окончанием Второй мировой войны такие влиятельные члены администрации Ф. Д. Рузвельта, как министр финансов Генри Моргентау, думали не столько о восстановлении Германии и ее интеграции, сколько о ее расчленении и деиндустриализации.

Россия начала 1990-х годов, в отличие от ФРГ и Японии конца 1940-х, не имела для США значения геополитического барьера, который было необходимо укреплять во что бы то ни стало: после падения СССР у Запада не осталось значимых геополитических, идеологических и военных противников. Но в Москве тогда этого не понимали. Уже в конце 1991 года первый президент РФ Борис Ельцин осторожно постучался в двери НАТО. Его предпочли не услышать. Весной 1992 года Ельцин в ходе первого визита в Вашингтон предложил президенту США Джорджу Бушу военный союз и получил ответ, что в нынешней ситуации союзы неактуальны, хотя сами США не собирались распускать НАТО и свои двусторонние союзы.

В начале 1990-х годов, если бы США того захотели, они могли бы превратить зависимую от них экономически и настроенную чрезвычайно дружественно Россию в стратегического союзника, но потребности в этом официальный Вашингтон ни тогда, ни позже не испытывал. Вместо этого России наряду с другими посткоммунистическими странами было предложено лишь партнерство в формате рыхлого Совета североатлантического сотрудничества (1991 год), затем преобразованного в Совет евроатлантического партнерства, и, наконец, в рамках Партнерства ради мира (1994 год). Все эти форматы предполагали консультативный характер взаимоотношений.

Помимо отсутствия острой необходимости в интеграции РФ на Западе с самого начала испытывали серьезные сомнения в отношении способности самой России стать частью Запада. Политическая ситуация в стране долгое время оставалась нестабильной. Демократические силы были явно слабы, реформаторы отчаянно нуждались в поддержке. Институты повсеместно отсутствовали, общественный порядок был нарушен, криминалитет прорывался к власти. Существовал немалый потенциал коммунистического и имперского реванша. Открытой оставалась перспектива гражданской войны. Наконец, огромные размеры и колоссальная неоднородность страны делали российский «посткоммунистический транзит» крайне сложным делом.

Главным в отношении Запада к России в начале 1990-х годов был вывод о том, что страна прошла пик своего влияния и перестала быть угрозой для собственных соседей и США. Российская проблема из проблемы избытка силы и ее экспансии трансформировалась в проблему российской слабости и возможной имплозии. Мрачные ожидания находились в спектре между многомиллионными потоками беженцев, готовыми хлынуть в Европу, и расползанием ядерного оружия и материалов. «Вкладываться» в Россию, разделять ответственность за ее будущее никто не желал. Возможность полноформатной интеграции РФ в западные институты, существовавшая в 1992 году, была вскоре упущена[25].

Шок и оцепенение, последовавшие за распадом СССР, прошли сравнительно быстро. Российский политический класс стал вновь обращаться к идее самостоятельной великой державы. Уже в 1992 году возникла дискуссия о собственных национальных интересах России, которая стала быстро набирать обороты.

«Общечеловеческие интересы», которыми при Горбачеве официально определялась политика «нового мышления», оказались на поверку интересами Запада. США остались единственной сверхдержавой, Германия объединилась, блок НАТО сохранился, а СССР распался. Первая постсоветская идеология единства интересов демократических стран при руководящей и направляющей роли США стала уступать место реальной политике.