Кризис - Торин Александр - Страница 31

• Предыдущая
• 31/70
• Следующая

– Такие сволочи, наглые, ты себе представить не можешь. – очкастая девушка Рита, с которой я познакомился на очередном пикнике, суетилась на кухне. После внезапного приступа страсти, обуявшего нас на лесной тропинке, и победно завершившегося в моей комнатушке, выяснилось, что Рита замужем. Меня по этому поводу до сих пор мучали легкие укоры совести, но человек слаб, и Рита продолжала появляться у меня дома…

Греховная радость познания еще время от времени манила меня, но неумолимо отступала, сдавая позиции запаху дешевого дезодоранта, застиранному белью, и морщинам, проступавшим под глазами. С каждым посещением Риты тайн между нами оставалось все меньше, и хотелось зевнуть, и вспоминалась песня про то, «Как хорошо проснуться одному»…

– Тебе кофе покрепче, или как обычно?

– Сделай покрепче. А это ты на кого ругаешься? – я загипнотизированным взглядом провожал колеблющуюся на ее груди надпись, выполненную стилизованным шрифтом на футболке: «Работник корпорации! Помни: твою зарплату выплачивают удовлетворенные тобой заказчики!».

– Нет, ты понимаешь, мы для них – низший класс. А эта китайская чукча, которая и по-английски-то говорить как следует не научилась, еще смеет мне указывать.

– Какая разница, китайская, корейская, японская. Мы здесь все на одном и том же положении, в том и сила этой страны. – Я сам удивился неожиданному приступу интернационализма.

– Да пошли они куда подальше, идиоты, задолбали уже. Ты не видел, куда я засунула очки? – Рита начала близоруко ощупывать стол.

– Вот они, около кровати, – я, пошарив рукой, подцепил очки за дужку.

– Спасибо, – в очках она сразу почувствовала себя увереннее. – Куда ты опять кофе дел? Я же тебя просила, ставь банку на полочку, справа от плиты, неужели так трудно запомнить? Я ненавижу, когда все приходится подолгу искать.

– Я сейчас, покурю, – накинув на себя простыню, я вышел на балкон. Интересно, кем я казался редким прохожим, случайно устремившим той ночью взгляд ввысь? Римским патрицием? Ангелом, спустившимся с небес? Городским сумасшедшим, которых в этом местечке более чем достаточно? Да и прохожих-то на улице не было, лишь иногда проезжали редкие в этот час машины, фырча и подмигивая желтыми глазками фар.

Где-то там, в этом облачке огоньков спит мой ребенок. Детеныш мой, прости меня, если сможешь. Когда ты родился, ты кривил свою маленькую мордочку, пуская слюни, смеялся, когда я строил тебе рожи, склонившись над кроваткой, брал мои пальцы в свои маленькие ладошки. Потом ты начал иронично улыбаться, когда я совал тебе в рот фруктовое пюре. Ты горько плакал, когда на улице была гроза, или случался салют.

Салют ты особенно не любил. Грохот пушек, прославляющих распадавшуюся советскую империю, и, как назло, расположенных неподалеку от нашего дома, разноцветные вспышки фейерверков в окне, подрывали в тебе уверенность в устойчивости и разумности мира. Я носил тебя на руках, пытаясь успокоить, похлопывая тебя по плечу, и ты запомнил этот жест. Как символ любви и привязанности, сохранившейся между человеческими существами несмотря на государства, границы и социальные системы. Невзирая на фейерверк, ты дружески пошлепывал меня ладошкой, на секунду приобретая уверенность в устойчивости бытия, от осознания этого иллюзорного счастья радостно улыбаясь, и мне становилось тепло. В конце концов, какого черта! Пусть падут все империи и государства, на закате жизни и цивилизации останемся лишь мы с тобой. Такие, какие мы есть.

А теперь ты подрос, и обожаешь эти жуткие игры, залы игровых автоматов, забитые шпаной и дегенеративного вида взрослыми, с безумным оскалом на физиономиях. Они судорожно бьют по пластмассовым кнопкам. Каким образом ты полюбил виртуальные драки на цветном экране, когда твоего многорукого противника, вооруженного ножами, сетями и копьями, ударяют палицей по голове, раскалывающейся на мелкие кусочки. Неужели тебе не становится дурно от этих луж крови на асфальте, пусть нарисованных, но неужели тебе все равно? Убедить тебя в том, что это страшно – невозможно, – ты в ожесточении стучишь по кнопкам, подогнув ноги в коленях, и устраиваешь безобразные скандалы, когда я пытаюсь увести тебя домой. И опять у меня нет денег, ты не можешь понять, что потратить пять долларов на игровые автоматы, а потом еще четыре на твой любимый «Бургер Кинг» мне сложно, и обижаешься.

Кто же из тебя вырастет? Каким образом тебя так успела испортить эта страна, ведь ты прожил здесь всего три года. Неужели это что-то, носящееся в воздухе, таинственные излучения, исходящие от земли, почему, почему? Как все это сочетается с тем, что тебе не продадут сигареты и вино, пока тебе не исполнится двадцать один год? Почему тебя на неделю лишили игры в баскетбол и школьных обедов, когда ты встал на шаг дальше, чем положено, на школьной линейке? Почему вызвали родителей в школу после того, как ты принес в класс плюшевого медвежонка? Почему выгнали с занятий когда ты подрался с одноклассником, оскорбившим тебя на глазах у друзей? И почему при всем этом зубодробительном режиме, в старших классах половина учеников уже сидит на наркотиках, и с трудом может написать свое имя без ошибок?

Вы заучиваете наизусть стихотворения про Джорджа Вашингтона. Когда Вашингтон был маленьким, он тоже бегал в валенках по горке ледяной. А Томас Джефферсон родился в апреле, когда расцветает весна, хотя и был самым бессовестным плантатором, и открыто призывал к использованию рабского труда. И как это сочетается с тем, что с утра вы должны распевать гимн? А особенно с тем, что Том Сойер теперь не рекомендован к изучению в школьной программе – книжка эта была написана с расистких позиций. Она нехорошо изображает черное население, как иначе объяснить то, что негр, который жил в какой-то там пещере был бандитом, а бледнолицый Том Сойер – хорошим…

Хорошо, хорошо, мир сошел с ума. Я достаточно мудр, чтобы это понимать, но чего вы хотите от детей?

– Держи свой кофе, – Рита была недовольна. – Опять ты где-то на седьмом небе витаешь. Смотри, крылышки не обожги… Ну ладно, мне пора.

• Предыдущая
• 31/70
• Следующая