Полюби дважды - Торнтон Элизабет - Страница 4

• Предыдущая
• 4/101
• Следующая

— Не без твоей помощи, Лиззи. Определенно, ты сотворила чудо с этой девушкой, — сказал отец Хоуи.

— Я не могу принять твои похвалы исключительно на свой счет, — ответила монахиня. — Марта многое сделала сама. Большинство молодых женщин, оказавшись в ее положении, опустили бы руки, потеряли бы самообладание. Но Марту отличает мужество и сила духа, которые немногим даны. Я знаю, что на первый взгляд она кажется холодной и сдержанной…

— Лиззи, я не пытаюсь найти недостатков в этом ребенке, я далек от этого… — заверил священник сестру.

— И все же — перебила его монахиня, — если бы ты понаблюдал за ней в сиротском приюте, ты бы понял, сколь много в Марте доброты, нерастраченной любви и нежности. Дети обожают ее. Да и сестра Долорес не может обходиться без ее помощи в лазарете.

— И тем не менее ты отговорила ее постричься в монахини. Почему, Лиззи? — спросил отец Хоуи, не сводя внимательного взгляда с лица сестры.

Это его замечание привело настоятельницу в замешательство. После короткой паузы она со вздохом призналась:

— У меня до сих пор нет уверенности, что это ее призвание, и я не вижу причины, почему бы не повременить с принятием столь ответственного решения. Она потеряла память, но, возможно, обретя ее, Марта пожалеет о том, что обрекла себя на пожизненное заточение в стенах монастыря. Ведь пришла-то она к нам из другой жизни, о которой ничего не помнит, поэтому подсознательно боится внешнего мира. И это совершенно естественно. В стенах монастыря царят спокойствие и гармония, здесь также есть работа, которую мы выполняем на благо ближних своих. Такая жизнь вполне устраивает Марту. Но это не призвание.

Отец Хоуи склонил голову набок, из-под опущенных век поглядывая на сестру.

— Я когда-нибудь говорил тебе о том, — сказал он с улыбкой, — что ты очень мудрая женщина и я горжусь тобой?

Мать-настоятельница в ответ грустно улыбнулась.

— Не такая уж я мудрая, Джон, — возразила она. — Сейчас я сильно встревожена, мне кажется, я попала в тупик. Целых три года Марта была счастлива здесь. Теперь, совершенно неожиданно, она отчаянно желает возвратиться к своей прежней жизни.

Пожилая монахиня озабоченно покачала головой и продолжила после минутного размышления:

— Другое дело, если бы к ней вернулась память. Тогда она бы вспомнила, кто были ее друзья. Но я хочу, чтобы она покинула нас прямо сейчас, даже при нынешнем состоянии дел.

— Не думаю, что нужно очень уж опасаться того, что произойдет, — сказал отец Хоуи. — Как я говорил, того, что она нам рассказала, явно недостаточно для того, чтобы продолжать поиски ее родственников и друзей. Однако переживать из-за этого бессмысленно. Если милосердный Бог пожелает, чтобы Марта вернулась к своей прежней жизни, Он укажет ей путь…

— А я, — отозвалась настоятельница, — буду молиться о том, чтобы милосердный Господь был добр к ней.

Она протянула руку, чтобы взять чашечку с чаем, когда в коридоре раздался крик, а затем топот бегущих ног. В дверь громко постучали, и, когда мать-настоятельница разрешила войти, дверь распахнулась и на пороге появилась монахиня.

Это была сестра Бригитта, с лицом, красным от возбуждения. Она тяжело дышала, но несмотря на то, что ей трудно было говорить, она поспешно произнесла:

— Матушка, свершилось чудо! Вы помните женщину, которую вчера привезли в лазарет? Она пришла в себя и… о, вы ни за что не догадаетесь, что произошло!

И настоятельница, и маленький священник от неожиданности вскочили со своих мест. Они обменялись быстрыми взглядами.

— Это касается сестры Марты, не так ли? — спросила мать-настоятельница.

Сестра Бригитта не расслышала нотки фанатизма в голосе пожилой монахини, но отец Хоуи сочувственно улыбнулся, ибо от острого взгляда и слуха священника ничего не могло укрыться.

— Думаю, — сказал он, — что твои молитвы вот-вот будут услышаны, Лиззи. Хотя, возможно, это произойдет не так, как ты предполагала.

Сестра Бригитта послала им лучезарную улыбку.

— Да, это касается сестры Марты, — подтвердила она догадку матери-настоятельницы. — Та женщина узнала Марту! Только она вовсе не Марта. Ее зовут Джессика Хэйворд, и она является хозяйкой поместья Хокс-хилл, которое находится неподалеку от Челфорда, на берегу Темзы.

Лукас заткнул пальцами уши и повернулся на другой бок. Но это ему не помогло. Барабанный бой становился все громче и громче, пока голова не стала раскалываться от этого дикого грохота. Вдруг кто-то позвал его по имени. С тяжким стоном Лукас заставил себя приоткрыть веки и сощурился от яркого света. Свет буквально ослепил его, и Лукасу потребовалось время, чтобы наконец рассмотреть помещение, в котором он находился, Первым предметом, который он опознал, был переполненный ночной горшок, водруженный на столик возле кровати. Выстроившиеся в ряд на каминной полке и бьющие в барабаны солдаты оказались всего-навсего пустыми бутылками из-под бренди. Стопка грязных тарелок занимала единственный в комнате стул. От зловония, исходившего от горшка, от запаха пота и дешевой парфюмерии Лукаса едва не стошнило.

Медленно приходя в себя, он снова закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Он находился в «Черном лебеде», в комнате наверху. Три, а может быть, четыре дня и столько же ночей он топил в вине свои печали. И, если он не ошибался, — тут он снова застонал, ощутив, как мягкое женское тело прильнуло к его спине, — здесь имела место быть небольшая оргия, со временем развернувшаяся по полной программе. Деталей он, разумеется, не помнил, да и не собирался вспоминать. Он искал забвения, и он его нашел. Все остальное не имело значения.

Барабанная дробь вдруг превратилась в тяжелые удары в дверь.

— Лукас! Открой! — заорал мужчина за дверью.

Лукас узнал голос своего кузена Адриана.

— Мы знаем, что ты там! — чуть тише прокричал второй мужчина.

Это был голос его младшего кузена Перри.

Лукас только крепче зажмурил глаза. Если он не ответит им, то, может быть, они уйдут и оставят его в покое.

— Проклятие! — послышался женский голос за его спиной; женщина приподнялась и, не стесняясь, крикнула в ответ: — Кончайте орать! Ваш приятель мертвецки пьян!

— Немедленно откройте дверь! — потребовали из коридора.

Это был голос Адриана.

— Ладно! Попридержите вашу прыть! — рявкнула девица, и Лукас услышал, как Милли (а может, Лили?) забормотала еле слышно: — Богач, так ведь о нем отзывались! Тоже мне богач, клянусь моей задницей! Мне еще надо получить с него денежки!

Она схватила Лукаса за плечо и принялась трясти.

— Я хочу получить мои денежки, — заявила она. — Эй, я не виновата, что ты так нализался, что полностью отключился, не обращая внимания на мои прелести.

Затем наступила пауза — женщина задумалась. Но вскоре она спросила:

— А кто такая Джесс?

Этот вопрос окончательно привел Лукаса в чувство. Взревев от ярости, он соскочил с постели. Однако гнев его несколько стих, когда он увидел страх в глазах женщины, а потом и вовсе остыл, когда он хорошенько разглядел девицу с формами Венеры, прелестным личиком и голубыми глазами. Если близость с Милли (а может, Лили?) не прельстила его, значит, он был совсем плох.

Господи, и с каких это пор, захмелев, он стал жалеть себя?

Джесс! От одного этого слова его гнев снова ожил. Скрежеща зубами, Лукас огляделся вокруг в поисках своей одежды, но тут же обнаружил, что он полностью одет. Не хватало только сюртука и ботинок. Сюртук он обнаружил на полу, на куче женской одежды. Дотянувшись до него, Лукас вытащил из кармана золотую монету и швырнул ее девушке. Милли онемела от восторга, что вовсе не удивило Лукаса, ибо и серебряной монеты было достаточно, чтобы заплатить за благосклонность служанки из «Черного лебедя», о чем ему давным-давно было известно.

— Лукас, отвори дверь! — опять заорали в коридоре.

Лукас грубо выругался, и голос за дверью умолк — за ручку тоже перестали дергать. Подобрав с пола одежду, Лукас бросил ее голубоглазой Венере.

• Предыдущая
• 4/101
• Следующая