Бросок на Альбион - Торопцев Александр Петрович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/90
• Следующая

Уже первые стычки и небольшие сражения убедили Кассивеллауна в том, что в открытом бою сокрушить римлян невозможно. Железные люди, железная воля, лучшее вооружение, прекрасная тактика, великий полководец. Но покоряться врагу британцы и их вождь не думали. Кассивеллаун изменил тактику ведения войны. Он стал отступать, заманивал небольшие отряды римлян в леса, внезапными атаками громил врага. Не британский вождь изобрел эту тактику, не один раз в разных точках земного шара и до него и после подобным образом удавалось сокрушать прекрасные армии. Но только в одном случае: если в армии отступающих нет разлада, если население, на территории которого ведутся боевые действия, полностью поддерживают отступающего. Только так.

Цезарь прекрасно понимал, что в затяжной войне у него нет шансов одержать победу, как не было шансов покорить Рим у Ганнибала, вторгшегося на Апеннины. На чужой территории играть в затяжную войну могут только сумасшедшие. На чужой территории нужно побеждать противника в одном сражении. Либо…

Цезарь приказал опустошать поля, сжигать поселения. Оба полководца будто бы чего-то ждали…

В книге римского полководца Вильгельм Нормандский не нашел ни одной строки, которая говорила бы о том, что Цезарь вел тайные переговоры с вождем местных племен. Но… зачем же Цезарю писать об этом?! Он мечтал о другой славе, он творил свою славу – славу победителя. Как хорошо известно, шпионов и предателей он не любил, хотя и пользовался их услугами! Он не мог сознаться в том, что сам искал в стане врага предателей. Не таков был Цезарь – победитель.

К нему, как пишет он в своих «Записках», явились послы триновантов, одного из могущественных племен Альбиона, пожаловались на Кассивеллауна, лишившего их вождя Мандубракия власти, почестей и всех материальных ценностей. Очень нехороший человек, Кассивеллаун! Одержал над триновантами победу, захватил верховную власть, обидел Мандубракия.

Цезарь слушал послов со строгим выражением лица, хотя ему очень хотелось крикнуть: «Вот она, победа!» Сама пришла к нему в руки победа. Теперь затяжная война на чужой территории была для него не страшна. Римский консул по-отечески успокоил послов, обещал сделать для Мандубракия все возможное, потребовал за это хлеб для своей армии и сорок знатных триновантов заложниками. В знак дружбы. Дружба без заложников ненадежна, как ненадежно море в осеннюю погоду.

Вскоре племя триновантов получило своего вождя. Цезарь умел держать слово. К Мандубракию и к его соплеменникам он и все римляне относились с должным уважением. Через некоторое время в лагерь римлян прибыли послы других племен и народов, пострадавших в жестокой борьбе с Кассивеллауном. Тот, понимая, что почва уходит у него из-под ног, пошел на риск, решил взять стоянку кораблей римлян. Но легионы Цезаря выиграли этот бой, и противник прекратил сопротивление. Цезарь покорил племена, обитавшие на юго-востоке острова, наложил на них ежегодную дань и строго-настрого приказал Кассивеллауну не обижать Мандубракия, триновантов и других своих соотечественников…

Вильгельм сидел за столом. В узком окне горели неяркие свечи вечернего неба.

– Повезло Цезарю! – неожиданно для себя самого сказал он, пожал плечами от удивления и услышал во дворе, у ворот, негромкий шум. То прибыл путник издалека.

«Это Ланфранк», – подумал Вильгельм и быстро поднялся.

Человеком он был могучим, крепким. Порыв души его чуть было не загасил свечи на массивном подсвечнике. Но свечи быстро успокоились, как только дверь захлопнулась за дюком Нормандии.

Он не угадал. То был не Ланфранк, но один из тех вассалов, который встал на его сторону в трудной борьбе с нормандскими феодалами, а затем – и с французским двором, и другими врагами – еще несколько лет назад, когда юный сын Роберта Дьявола впервые самостоятельно повел войско в бой. Таких людей немного было у Вильгельма. Он дорожил ими. Он встретил его с добродушной улыбкой – пришлось пировать. Всю ночь, уже длинную по осени, гость и хозяин сидели за дубовым столом и шумно беседовали под трепетный свет свечей.

Вильгельм, однако, о Ланфранке не забывал – он ждал его.

Ланфранк всю эту ночь тоже не спал, корил себя последними словами за мальчишеское, несвойственное ему, легкомыслие, вспоминал то и дело глупую, где-то случайно услышанную мысль о том, что преступников тянет на место преступления, удивлялся, почему прилипла к нему эта мысль, поднимался с жесткой кровати в узкой келье, ходил от двери к окну и обратно, садился на кровать, укладывал голову на подушку, никак не мог уснуть, поднимался. Уже давно перевалило за полночь, ночь приближалась к солнцу.

До этого дня Ланфранк никаких преступлений не совершал.

Родился он в 1005 году в Павии в семье благополучных городских судей, за несколько поколений набравших столь необходимый в этой тонкой профессии авторитет и вес, не говоря уже о специальных и чисто житейских знаниях. Физической силой, ловкостью, могучим голосом, аристократическими манерами, артистизмом Ланфранк не обладал, хотя эти качества могли бы сыграть непосредственную роль в его жизни, в его карьере. Не обладал он и быстрым, бойким – щегольским – умом, часто выполняющим роль одежки, по которой испокон века встречали и провожали в так называемых средних и высших слоях любого общества на земном шаре.

Ланфранк обладал совершенно иными качествами души, ума и сердца, которые никак не могли порадовать его благопристойных родителей, хотя ничего незаконного, антигосударственного, антиобщественного сын их не делал и не помышлял об этом. Он помышлял о чем-то другом, о чем в юности даже не догадывался.

Учился Ланфранк в Болонье, мог получить хорошую должность и сделать карьеру. Но он отказался от этой прекрасной возможности доставить добрым родителям радость и, окончив престижное учебное заведение, ушел в жизнь, о которой знал так же мало, как и о самой крохотной звездочке на полуночном небосклоне.

Юный выпускник рискнул набрать себе учеников и стал преподавать риторику, грамматику, диалектику и право. Порыв молодого учителя удивил многих. Откуда у человека в столь раннем возрасте появляется уверенность – потребность! – учить людей? Что это – голос свыше или зов души? А, может быть, и то, и другое? А, может быть, это обыкновенное тщеславие неспособных на большее людей, либо щит, ограждающий от самых разных ударов судьбы? А, может быть, это – меч?

Худой, невысокий, невзрачный на вид, бродил Ланфранк походкой усталого ребенка по узкой келье, задавал себе вопросы, пытался ответить на них, но вместо ответов мозг его неспокойный, раздраженный ночным странным происшествием, ставил перед ним все новые вопросы.

Чуть позже человечество, изощряясь в поисках терминов, понятий, определений, даст почти точный ответ на все эти вопросы одним лишь словом: призвание. У каждого человека есть свое призвание. И хорошо, если он еще в юности найдет, почувствует его в сердце своем, отдаст ему все силы своего дарования. Почти точный ответ. Почти. Ланфранка он мог бы удовлетворить, если бы ему предстояло утром ответить на все свои ночные вопросы какому-нибудь ученику. Но его лично это «почти» удовлетворить не могло.

Кто дает человеку право учить другого человека любой из наук? Почему сказано: «Не судите и не судимы будете», но не сказано: «Не учите и …» А что дальше? И неучены будете?

• Предыдущая
• 19/90
• Следующая