Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий - Судникова Ирина В. - Страница 53

— Мне до этого дела нет, я должен исполнить повеление Государя.

Ивана Федоровича разбудили. Конвойный передал ему приглашение. Старик квартальный стал выражать сомнение, и конвойный счел долгом присовокупить:

— Мало того, что Государь приглашает вас кушать, но приказал вам сказать, что без вас и за стол не сядет.

Мешкать, значит, было нечего. Старик, записав фамилию посланного и наскоро одевшись, отправился во дворец. Паскевич же прибыл к обеду по приглашению Государя, обращенному вообще к генералам.

Во время обеда Государь, заметив между обедающими невоенного старика, обратился к графу Бенкендорфу с вопросом:

— Кто это там сидит без эполет?

— Сейчас узнаю, Ваше Величество, — отвечал Бенкендорф, намереваясь встать.

— Нет-нет, — удержал его Государь. — Не конфузь его, пусть пообедает.

По окончании обеда Государь снова предварил Бенкендорфа, чтобы тот разузнал «поделикатнее». Когда дело разъяснилось. Государь от души рассмеялся. Навел ли он тут же справки о квартальном, или наружность последнего ему понравилась, но только Государь подозвал его к себе и пожаловал часы, сказав:

— Ты хороший служака, вот тебе от меня. (1)

Однажды Император Николай, находясь в кругу близких ему лиц, сказал:

— Вот скоро двадцать лет, как я сижу на этом прекрасном местечке. Часто удаются такие дни, что я, смотря на небо, говорю: «Зачем я не там? Я так устал». (1)

Рассказывая как-то про недавно совершенную им поездку по России, Император Николай сказал в присутствии графа А. Ф. Орлова, всегда сопровождавшего его в путешествиях:

— Алексей Федорович в дороге как заснет, то так на меня навалится, что мне хоть из коляски выходить.

— Государь! Что же делать? — отвечал Орлов. — Во сне равенство, море по колено. (1)

Император Николай, посетив однажды Академию художеств, зашел в студию Брюллова, который писал тогда какую-то большую картину. Узнав, что Брюллов, затворившись, работает, он приказал не отрывать его от дела и ушел, сказав: «Я зайду в другой раз». (1)

Генерал И. С. Темирязев десять лет строго, но честно и ревностно управлял Астраханской губернией. В 1843 году была назначена сенаторская ревизия этой губернии. Ревизующий сенатор князь П. П. Гагарин поличному неудовольствию на Темирязева и по наветам врагов последнего донес о важных злоупотреблениях, будто бы обнаружившихся при ревизии, и просил о немедленном устранении губернатора от должности. Темирязев по приказанию Императора Николая был уволен, а произведенная ревизия поступила на рассмотрение Сената, а затем Государственного совета. Дело это тянулось девять лет, в течение которых Темирязев жил в деревне, постоянно отписываясь и давая объяснения на предлагаемые ему Сенатом запросы. Наконец, все действия Темирязева были подробно рассмотрены и о нем представлена на высочайшее усмотрение обширная докладная записка. Государь, прочитав ее, написал следующую резолюцию: «Не взыскания, а награды заслуживает Темирязев, определить на службу и назначить сенатором».

Прибыв в Петербург, Темирязев явился во дворец. Император Николай, подойдя к нему, обнял его и сказал:

— Очень рад тебя видеть, Темирязев. Забудь прошлое, я страдал не менее твоего за все это время, но я желал, чтобы ты собою оправдал и меня.

Когда Темирязев в ответ проговорил взволнованным голосом, что он уже не помнит ничего, кроме милостей Его Величества. Государь возразил:

— И не должен помнить, и не будешь помнить. Я заставлю тебя забыть прошлое, — и с этими словами снова обнял его.

Через несколько дней Темирязев получил аренду[13] на двенадцать лет и значительный участок земли в Самарской губернии. (1)

Поэт Полежаев, находясь в Московском университете, написал юмористическую поэму «Сашка», в которой, пародируя «Евгения Онегина» Пушкина и не стесняя себя приличиями, шутливым тоном и звучными стихами воспевал разгул и затрагивал кое-какие общественные вопросы. Поэма эта погубила Полежаева. Распространенная в списках, она скоро сделалась известной правительству. Полежаев был арестован и по приказанию Императора Николая, находившегося тогда (в 1826 году) в Москве, привезен во дворец. Когда Полежаев был введен в царский кабинет. Государь стоял, опершись на бюро, и говорил с министром народного просвещения адмиралом А. С. Шишковым. Государь бросил на вошедшего строгий, испытующий взгляд. В руке у него была тетрадь.

— Ты ли, — спросил он, — сочинял эти стихи?

— Я, — отвечал Полежаев.

— Вот, — продолжал Государь, обратившись к министру. — вот, я вам дам образчик университетского воспитания: я вам покажу, чему учатся там молодые люди. Читай эту тетрадь вслух. — прибавил он, относясь снова к Полежаеву.

Волнение Полежаева было так сильно, что читать он не мог. Взгляд Императора неподвижно остановился на нем…

— Я не могу, — проговорил смущенный студент.

— Читай! — подтвердил Государь, возвысив голос.

Собравшись с духом. Полежаев развернул тетрадь.

Сперва ему трудно было читать, но потом, кое-как оправившись, он тверже дочитал поэму до конца. В местах, особенно резких. Государь делал знаки министру, тот закрывал глаза от ужаса.

— Что скажете? — спросил Император по окончании чтения. — Я положу предел этому разврату. Это все еще следы… последние остатки… Я их искореню. Какого он поведения?

Министр не знал поведения Полежаева, но в нем шевельнулось чувство сострадания, и он сказал: — Превосходнейшего, Ваше Величество.

— Этот отзыв тебя спас, — сказал Государь Полежаеву. — Но наказать тебя все-таки надобно, для примера другим. Хочешь в военную службу?

Полежаев молчал.

— Я тебе даю военной службой средство очиститься. Что же, хочешь?

— Я должен повиноваться. — отвечал Полежаев.

Государь подошел к нему, положил руку на плечо и, сказав: «От тебя зависит твоя судьба, если я забуду, ты можешь мне написать», — поцеловал его в лоб.

От Государя Полежаева свели к начальнику Главного штаба Дибичу, который жил тут же, во дворце. Дибич спал, его разбудили. Он вышел, зевая, и, прочитав препроводительную бумагу, сказал:

— Что же, доброе дело, послужите в военной, я все в военной службе был. Видите, дослужился, и вы, может, будете генералом. После этого Дибич распорядился отвезти немедленно Полежаева в лагерь, расположенный под Москвой, и сдать его в солдаты. (1)

До сведения Императора Николая дошло, что его лейб-кучер раздает офицерам деньги под проценты. Государь на другой день, сев в сани, приказал ехать на Каменноостровский проспект, затем повернуть в какой-то переулок, где ни души зимою нельзя встретить. Тут уж он дал волю своем, гневу.

— Ты у меня ростовщиком сделался! — крикнул он. — Офицерам за проценты деньги раздаешь! — И спина виновника почувствовала физическую силу Государя. — Я тебя туда сошлю, куда Макар телят не гонял! — прибавил в заключение Государь. Но после никогда ни слова не говорил об этом, зная, что после данного урока виновный уже не решится заниматься опять ростовщичеством. (1)

Один молодой чиновник, получавший от отца по пятьдесят рублей первого числа каждого месяца, встретил крайнюю нужду, вследствие карточного проигрыша, в деньгах. Отец его был человек аккуратный до странности: сын даже накануне не имел права просить у него назначенного ему месячного содержания. Не смея обратиться к отцу (гласных же касс ссуд тогда не было), N. отправился к своему приятелю-офицеру, у которого всегда были свободные деньги. Не застав его дома, он прошел прямо в спальню и в знакомом ему месте, где тот клал деньги, никогда не запирая, взял 50 рублей, рассчитывая сказать ему об этом при свидании. Между тем приятель-офицер возвратился домой и, недосчитавшись денег, заявил о том полиции. При допросе денщик, утверждая, что он денег не брал, указал на N., который один входил в спальню, когда барина не было дома. Таким образом, и, быть может, без желания хозяина, N. был привлечен к следствию. Он, разумеется, во всем сознался, объясняя, что не успел только предупредить приятеля. Но тем не менее по этому делу было назначено следствие и обвиняемый заключен под стражу при полиции. Отец, узнав о несчастье, постигшем сына, подал Императору Николаю прошение, где, не оправдывая сына до окончания следствия, просил лишь о скорейшем решении, так как люди, с которыми был заключен молодой человек, могли или совершенно растлить его, или произвести на него такое нравственное потрясение, что он во всяком случае не мог бы оставаться полезным членом общества, хотя и оказалась бы в его поступке одна необдуманность.