Второе рождение Жолта Керекеша - Тот Шандор Шомоди - Страница 30

• Предыдущая
• 30/54
• Следующая

С Керекешем поздоровался пожилой сосед, переводчик Янош Бор. Обычно они обменивались мнениями о погоде, но именно сейчас, сияя улыбкой неведения, Бор обрушил на Керекеша самый неприятный для него вопрос:

– Скажите, доктор, как чувствует себя Иван? Ему стало лучше?

– К сожалению, дядя Янош… – Керекеш не договорил.

– Неужто? – спросил старик Бор.

Он стащил с головы шляпу, но по инерции продолжал улыбаться.

– Он умер, – лаконично ответил Керекеш, вежливо поклонился и проскочил в ворота.

На садовой дорожке ему подвернулся экс-почтальон с видом знающим и удрученным. Нынче все любопытные словно бы сговорились бить Керекеша по самым больным местам.

– По дошедшим до меня слухам, господин главный врач, – сказал Липтак, – Иван, как говорится, отправился к праотцам.

– Да, – сказал Керекеш и, волей-неволей остановившись, мысленно поставил почтальону диагноз: цирроз печени.

– А вы, доктор, про это не думайте.

– Как прикажете вас понять?

– Предначертано это было, так я понимаю.

– Вот как?

– Литр чистого алкоголя, господин главный врач, никогда, можно сказать, не приносил пользы здоровью. Не укреплял, так сказать. Я тоже пью, но не…

– Господин Липтак, точно еще ничего не известно. Во всяком случае, алкоголь не явился непосредственной причиной…

– Нет?

– Нет.

– В той пузатой бутылке был метиловый спирт. Притащил он его с работы. Я что знаю, то знаю. Иван, мир праху его, был натуральный перегонный куб.

Керекеш понуро молчал.

– Все одно он сыграл бы в ящик. Раньше ли, позже, все одно бы сыграл, – рассуждал почтальон.

– Почему вы мне это говорите? – вдруг рассердился Керекеш.

– Да-да, господин главный врач, – с хитровато-покорной ухмылкой сказал Липтак. – Хорошему врачу говорить про это оплошка, потому как надежа есть завсегда. Разве не так?

Керекеш молча обошел болтливого старика и взбежал вверх по лестнице.

– Приятного аппетита вам к ужину! – крикнул вслед ему Липтак.

Магда поцеловала мужа, заметила его подернутые тенью глаза и вытянутое лицо, но сказать об этом вслух поостереглась. Ей хотелось поднять его настроение доброй вестью.

– Жолту немного лучше, – вполголоса сообщила она, так как дверь столовой была открыта.

– Ты хочешь сказать, что он протрезвился?

– Нет худа без добра, Тамаш. Ведь против алкоголя взбунтовался весь его организм, сама природа замучила мальчика. Мне кажется, он и сам уже сделал соответствующий вывод.

Керекеш отмахнулся.

А чуть позже, несмотря на всю свою осмотрительность, Магда все-таки ступила на мину.

– Как твой коматозный больной? Дядя Иван?

Керекеш в изнеможении рухнул на стул. Напротив сидела Беата и голодными глазами смотрела на сандвичи, Жолт потирал бледную физиономию, а Тибор улыбался неизвестно чему.

Керекеш бросил на жену мрачный, предостерегающий взгляд и кратко ответил:

– Экзитировал.

Жолт поднял голову.

– Экзитировал? – переспросил он фальцетом.

Керекеш положил сандвич, налил вина и выпил.

– Ты его знал? – спросил он Жолта.

– Да так… – неопределенно ответил Жолт.

И вспомнил, как однажды старик Иван, копавшийся возле изгороди, глотнул палинку прямо из бутылки, а он, Жолт, подошел к проволочной ограде и прочел ему идиотское двустишие, которое сочинил Дани: «Чего жаждет бедняга Иван? Выпить он жаждет водки и пива». Старик страшно тогда рассердился. Сейчас бы это двустишие прозвучало так: «Экзитировал бедняга Иван, не надо ему ни водки, ни пива». Жолту вдруг страшно захотелось узнать, как происходит экзитус.

Он взглянул на Беату. Ее гладкое личико не выражало вопроса. К слову «экзитус», как и к другим иноязычным словам, она была вообще равнодушна. А сейчас ее интересовали только сандвичи. Вот что значит быть Беатой, то есть счастливой.

Ужинали без аппетита. Жолт жевал сухую галету, запивая ее минеральной водой, и делал вид, будто ест с удовольствием. Тибор не очень разборчиво бормотал, говоря о себе во множественном числе.

– Посолим сыр! – едва слышно приговаривал он. – Снимем кожицу! Выпьем не торопясь за наше здоровье! Вино прекрасное. Еще стаканчик… Вот так. М-м-м, вот это букет!

Жолт чувствовал, что к сандвичам с ветчиной Магда-два подсовывает отцу сюжеты успокоительного характера. В лаборатории с непроизносимым названием, где работала Магда и где изобретали какой-то новый неоновый светильник, сотрудники приступили к весьма обнадеживающему эксперименту. Отец слушал, одобрительно кивал, словно его и в самом деле интересовали эти события.

– Обнадеживающему? – переспросил он.

Жолт набил рот галетой и незаметно ощупал желудок. Потом выпил минеральной воды. На минуту ему полегчало. Тогда он украдкой взглянул на отца – на лице его уже был написан вопрос: «Почему ты напился, Жолт?» Печальнее всего было то, что этого Жолт не знал и сам.

Дрожа от нетерпения, он норовил выйти из-за стола и улизнуть.

– Останься! – окликнул его Керекеш. – Подойди ко мне!

Жолт вскочил и стал перед отцом; складки на лбу Керекеша прорезались глубже, глаза потемнели.

Он оттянул пальцем нижнее веко Жолта.

– Тебе может сделаться хуже. Прими две таблетки энтеросептола.

– Такие серые шарики? – спросил Жолт, принуждая себя быть приветливым.

– Завтра чай и сухари. И пока побудешь дома.

– Хорошо.

– Кстати, кто такой Хенрик?

– Да мальчишка один, альбинос.

– Альбинос?

– У него совсем белые волосы.

– Ладно, ложись спать!

Жолту не верилось, что допрос окончен. Вновь вырвался у него странный тоненький свист, и, не оглянувшись, он вышел в соседнюю комнату. Одна половина комнаты, отгороженная ширмой, принадлежала ему, а другая, обставленная детской мебелью с зеленой обивкой, – Беате.

Жолт вынул из ящика постельные принадлежности. Он очень спешил, как будто его подгоняли, и все-таки лечь не успел; только-только он влез в пижаму, как дверь тихонько открылась и, потирая подбородок, вошел отец.

– В общем, он альбинос? – спросил Керекеш.

– Да.

– Суть, стало быть, в том, что он альбинос и лишь между делом вор.

Жолт молчал. Комната перед его глазами тихонько кружилась, и он старался держаться прямо. Ему казалось, что в этот раз отец будет краток: в глазах его светилась тихая грусть, не соответствующая произносимым словам. Без пиджака его худые плечи казались насильно выпрямленными.

– Будь тебе, скажем, лет восемь, я бы, пожалуй, понял, зачем ты крадешь в магазине гирю. Желание восьмилетнего мальчугана выкинуть этакий трюк как-то объяснить еще можно. Что ты украл еще?

– Шнурки.

– Шнурки?

– Я их вытянул из туфель кассирши.

– Понятно. Экстраординарная ловкость.

– Ох! – простонал Жолт, подавляя позыв к рвоте.

– Тебе кажется, что ты невесть какой ухарь.

Конечно, от этой истории осадок у Жолта был самый скверный. «Надо молчать», – внушал себе Жолт. Тошнить его стало чуть меньше, и тут же ему захотелось понять странное безразличие на сером лице отца.

– Так вот, – сказал Керекеш, – ставлю тебя в известность, что ты не ухарь. Смешно. Твой альбинос вел себя, как истинный рыцарь: он решительно отрицал твое участие в краже. Итак, ты считаешь, что ты действительно ухарь?

– Нет.

– Зачем же ты украл шнурки?

– Просто так. Из спортивного интереса.

Керекеш говорил задумчиво, почти закрыв глаза:

– Во всех твоих делах и поступках нет ни малейшего равновесия. Допустим, ты стал бы победителем олимпиады по математике или по биологии, тогда бы еще стоило поразмыслить, на кой черт тебе понадобились эти шнурки. Но у тебя ведь по математике двойка. Или я ошибаюсь?

– Да.

– Значит, ты вовсе не ухарь. Ни в чем ты не ухарь. Мне бы очень хотелось, чтоб ты им был. Но ты не ухарь.

– А я совсем не хочу им быть…

– Ты себя утешаешь, Жолт?

– Нет.

– Да, Жолт, да.

• Предыдущая
• 30/54
• Следующая