Школа Добра - Ли Марина - Страница 59
- Предыдущая
- 59/149
- Следующая
И посмотрел на меня грустно и преданно. Нет, мы, студенты Школы Добра, есть почти всегда хотим, но поющие пельмени... это же, фактически, каннибализм.
– Так и знал, что откажешься, – Гениальные Ручки снова повесил голову. – И правильно делаешь. Я одного Барсику скормил... Помнишь Барсика, который у сторожа живет?
Конечно, помню! Такого песика не запомни попробуй! Он же почти выше меня ростом в холке!!!
– Неужели подох? – ужаснулась я.
– Скажешь тоже... Что я, изверг?
Ну, это спорный вопрос... Варил же он золотую рыбку в живой воде...
– Не подох... Я его пельмешком угостил... еще из первой партии, до размножения, а он как запоет!
– Пельмень? – меня даже затошнило слегка, когда я представила, как пельмень сидит у меня в животе и песни распевает.
– Барсик! – Тищенко поморщился. – Бегал по Школе и пел: «Кокое все зеленое, кокое все красивое, кокое небо синее, кокое солнце желтое... ко-ко, ко-ко, ко-ко, ко-ро-ко-ко...» Юла, не ржи ты, пожалуйста, я сторожу до сих пор на глаза боюсь попадаться...
Помолчали. А потом староста химиков улыбнулся зловеще:
– Веник у меня одного пельменя украл. А я ему говорил, не бери, пожалеешь. Нет же, говорит, он такой забавный, обос... в смысле, уписаться можно. Я посмотрю, как он уписается, когда их у него к вечеру сорок штук будет.
Тищенко замолчал.
– И еще они в шесть утра гимн поют, сволочи. Каждый день. Даже в воскресенье...
– А давай мы кастрюльку на ночь у меня оставим! – вдруг щедро предложила я. – А лучше на все выходные! Фифа умом тронется! Прикинь?
– У вас же перемирие... – глаза у Тищенко заблестели, но он все же попробовал меня переубедить.
– Подумаешь! – на счастливой волне я беспечно рукой махнула. – Это же Фифа! Она Аврорку блондинкой крашеной обозвала...
– Да, такое не прощают, – Гениальные Ручки, наконец, улыбнулся.
Я протянула руку другу, помогая ему подняться, и мы с пельменями наперевес ввалились в нашу с Сафской спальню. И вот в тот момент, когда дверную ручку поворачивала, я сначала подумала, что не видела сегодня Фифу, ни на стене, ни на главной площади, ни даже во время стихийного празднования по поводу незапланированного выходного дня она ни разу не мелькнула. А потом еще раз некстати вспомнила бабушкино выражение об играющих слезах и, все еще улыбаясь, толкнула дверь в комнату.
Фифа не сидела на кровати в прозрачном пеньюаре с пилочкой в руках, не выставляла навстречу пришедшим симпатичную коленку в шелковом чулочке. Она лежала посреди комнаты, невидящим взглядом смотрела в потолок и тяжело и быстро дышала. А рядом с ней на полу сверкала серебряной юлой моя шкатулка желаний.
– Черт! – протянул за моей спиной Тищенко. – За что ты ее так?
– Дурак? Я вообще не понимаю, что происходит... Надо за ректором бежать... Ох-ох-онюшки...
Представила себе выражение лица Вельзевула Аззариэлевича, когда я вломлюсь к нему в десять утра с криком:
– Там с Фифой столбняк! Или коллапс! Или вообще черт знает что!
А он в ответ как закричит:
– Что, опять? Волчок, от тебя одни неприятности!..
– Так кто побежит, ты или я? – вывел меня из транса Тищенко.
– Я сбегаю… – развернулась, юбки подобрала и со всего разгона в чью-то широкую грудь врезалась.
– Ох, чтоб вас разорвало! – в сердцах выругалась я любимым ругательством нашего ректора, а только потом на стоявшего в коридоре мужчину глаза подняла.
– Па-апа?
– До-очка, – передразнил он, улыбаясь. – А я вот решил сам за тобой заехать… Ты как? Готова ехать?
Он посмотрел на меня внимательно, на распахнутую дверь в мою комнату, на Тищенко, суетившегося за порогом с кастрюлей в руках, а потом отодвинул меня легко в сторону и в комнату мою шагнул. И да, не говоря ни слова, выгнал старосту химиков в коридор и дверь за собой запер.
– Это что за мужик? – прошептал староста и на пельменей шикнул, которые услышав знакомый голос, немедленно запели, кстати, тоже шепотом:
– О Боже, какой мужчина, я хочу от тебя сына.
– Папа мой! – все-таки пельмени эти зло. Ну, ничего святого, просто…
– А он тут как?
– Не знаю… За мной, наверное, приехал…
Дверь приоткрылась и в маленькую щелку вылетела небольшая голубая птичка, сделала круг над нашими головами и стрелой понеслась в сторону лестницы.
– Это что? Вестник? Никогда не видел…
Я тоже не видела, но на данный момент меня как-то другие вещи больше интересовали.
– Думаешь, за кем послал?
– Не знаю… За ректором?
Но через пять минут с вернувшимся вестником пришел не ректор, а папин секретарь. И по совместительству отец Фифы Сафской. И он так на меня посмотрел, что я удивилась, почему я все еще стою, дышу, даже думаю, а не лежу у ног разъяренного мужчины кучкой остывающего пепла:
– Здрасти, – пропищала тихонько и за Тищенко спрятаться попыталась. Да разве за него спрячешься? Он же тощий как… как не знаю что.
– Что случилось? – спросил Сафский сквозь зубы.
– Там Фифа… ой, в смысле, Фифи… и я не знаю, что произошло, мы только что пришли. Это вас папа звал.
Мужчина еще раз посмотрел на меня взглядом, в котором просто обжигающим ледяным пламенем полыхала ненависть, молча развернулся и вошел в комнату. И дверь за собой закрыл, да.
– Ужасно интересно все то, что неизвестно, – попытались было запеть пельмени.
– Да заткнитесь вы! – рявкнул на них Тищенко. – Юл, побудешь тут одна? Я их к себе отнесу и вернусь сразу. Или со мной пойдем, а?
– Не, я останусь, – и вздохнула тяжело. – Папа выйдет, а меня нет…
– Ну, смотри… Я быстро…
Староста химиков умчался, а я, если честно, понадеялась, что он не оставит своих пугливых питомцев одних. А то с Гениальных Ручек станется потом еще мне и счет за неучтенное прибавление в армии «Деморализаторов» предъявить.
Я уже почти загрустила, когда в моих ушах раздался уже слышанный мною ранее писк, и я услышала разъяренный папин голос:
– Ты думай, что говоришь!
– А что мне думать? О том, как ваша дочь к моей девочке относится, всем известно. Не иначе – это месть! – дребезжащим голосом заявил Сафский. Он что, с ума сошел?!
– Ты в своем уме? – озвучил мои мысли Волчок-старший.
– Я-то в своем! И я буду требовать разбирательства! Мою дочь прокляли. Мою маленькую Фифи… И я знаю, кто это сделал! Или, может, вы станете уверять меня, что вот эта вещица принадлежит не вашей…
– Моей! – рявкнул папа громко и зло. И я снова удивилась тому, что он умеет говорить таким голосом: замораживающим до костей. – Моей, и ты прекрасно это знаешь. Можешь не паясничать! Потому что ты сам ее для меня делал. И по этому поводу мне хотелось бы, чтобы ты объяснил мне одну маленькую вещь. Каким чертовым образом получилось так, что обычная детская шкатулка желаний…
Тут папа поперхнулся словом и перешел на неизвестный мне язык.
– Зар-раза! – в сердцах выдохнула я. – Хорошие сережки, прав был папочка… Жаль только, что он знает о том, что они у меня есть…
Спустя минуту пришлось снять одну из подслушивающих сережек. Потому что толку от них, когда мужчины полностью перешли на иностранную тарабарщину. Ни слова же не понять! Проклятье! Прав был Вельзевул Аззариэлевич! Надо учить языки. Может, записаться на еще один языковой факультатив?..
Нервно прошлась по коридору мимо двери, размышляя об избирательности своего нового украшения. Почему я включилась именно в эту беседу? Потому что говорили обо мне? Потому что говорили обо мне плохо? Потому что я знаю людей, которые обо мне разговаривали? Нет, в прошлый раз я точно не слышала знакомых голосов…
И что случилось с Фифой, в конце концов?
– Ну, что тут? – Тищенко, не иначе, всю дорогу туда и обратно бежал, потому что сейчас он стоял согнувшись, опершись рукой о стену и с кирпичного цвета кожей.
– Тренироваться тебе надо, Дэй! Попомни мое слово, не допустит тебя Да Ханкар до экзаменов.
– Отстань! – махнул на меня рукой. – Что-нибудь придумаем… Тут как?
- Предыдущая
- 59/149
- Следующая
