Время и место - Трифонов Юрий Валентинович - Страница 37
- Предыдущая
- 37/68
- Следующая
Антипов сказал, что не успел еще как следует ни о чем подумать. Но если уж совсем как на духу: что-то подобное в его испорченном сознании мелькнуло.
– Мелькнуло? – огорчился Саясов. – Этого я боялся. Неужели я похож на проходимца, который пользуется служебным положением, чтобы что-то из человека выжать? Ведь как раз за это я ненавижу вашего Двойникова.
– Почему м о е г о Двойникова?
– Конечно, вашего. Потому что адвокат успел конечно же вас настроить.
– Виктор Семенович, вы напрасно так говорите...
– Да, да! Прошу прощения. Я взял лишку. Чтобы уж окончательно поставить все точки над «и», выскажу свое кредо: ваш Двойников – плагиатор...
– Он не мой.
– Хорошо, не ваш Двойников – плагиатор, он передирал давние книжки, выпускал их под псевдонимами, а гонорар делил со своей любовницей Самодуровой и двумя прихвостнями. На него работали негры. Он пользовался безвыходным положением людей. Там был целый концерн, который мой брат разворошил, как осиное гнездо палкой. Вот и вся история. И никакой эксперт тут не нужен, извините меня. – Антипов поймал вдруг злобный, изменившийся взгляд.
Антипов встал, поклонился и пошел к выходу, что было глупо. Но внезапная волна враждебности, которую он почуял, подняла со стула и понесла прочь. Он услышал конец фразы: «...тут не нужен...» Уже взявшись за ручку двери, он оглянулся и увидел, что Саясов глядит на него с изумлением.
– Вы куда?
– До свидания, – сказал Антипов. – Мы договорились, по-моему.
– Я вас ничем не обидел? – Взгляд Саясова был, как прежде, голубой, легкий. – Право, было бы неприятно. Значит, мы договорились. Наша секретарь Татьяна Николаевна – вы знакомы с ней? – сообщит вам о дальнейшем.
Нужно было увидеть Мирона. Только Мирон мог помочь разобраться в этой путанице, которая грозила запутаться еще сильнее, потому что вечером того дня, когда Антипов встречался с Саясовым, позвонил Александр Григорьевич и строго – голосом работодателя – спрашивал, готово ли заключение, на что Антипов ответил, что, в общем, готово, хотя дело оказалось не таким простым. «Что значит не таким простым, Шура?» Ну, не однозначным, что ли. Можно трактовать работу Двойникова как плагиат, а можно как не плагиат, если угодно. Александр Григорьевич сказал: «Так вот, мне надо, Шура, трактовать, как не плагиат». Антипов спросил: а нельзя ли подыскать другого эксперта? Александр Григорьевич едва не зарыдал в телефон: «Да что вы творите, Шура, дорогой? Вы режете без ножа! На среду назначено слушание дела, где я найду другого эксперта?» – «Я вам найду!» – крикнул Антипов, сразу подумав о Котове. «Нет, невозможно, Шура. Ваш отказ – козырь в руках обвинителя. Вы меня страшно подведете. Вы не представляете, как важно, если в качестве эксперта выступит молодой писатель вроде вас! Имеющий доброе имя и хорошую репутацию. Это произведет впечатление на членов суда». Тут было явное преувеличение, Антипов прекрасно это понимал, но почему-то смягчился. Еще некоторое время он слабо посопротивлялся: разве непременно должно стать известно об отказе? Александр Григорьевич рубил: «Непременно! Ваша кандидатура согласована! Это конец! Я получу инфаркт!» Тогда Антипов сказал: если уж выхода нет и отступление невозможно, он должен познакомиться с делом ближе. Александр Григорьевич согласился без энтузиазма: «Ну, пожалуйста, ради бога... Я вас познакомлю...» На этой вялой ноте разговор иссяк.
Теперь срочно требовался Мирон, но найти его было непросто: полгода назад, с тех пор как Мирон женился, он уехал из отцовской квартиры к Люсьене в Сокольники. Телефона там нет. На работе застать его невозможно, он ушел из радиокомитета и работал в маленьком спортивном журнальчике, где один телефон на всю редакцию и всегда, разумеется, занят. А у отца Мирон бывал редко, потому что Люсьена его родителей невзлюбила. Люсьена была красотка. Танцевала в «Березке», Антипову казалось, что для одного дела она хороша, но для других дел не годится, и стало скучновато встречаться с Мироном у него дома. Тем более что люди, окружавшие теперь Мирона, были неинтересны: деловые, коммерческие, меховщики, обувщики. За полгода Антипов побывал у него раза два – первый раз, когда устраивалось подобие свадьбы и когда какой-то администратор оскорбил Толю Квашнина и Мирон – Антипов видел это впервые – проявил слабодушие и молча склонился на сторону всей этой публики, которая, надо сказать, была на свадьбе в большинстве; другой раз забежал к Мирону случайно, и Люсьена старалась его очаровать, кокетничала и учила новому танцу «рок-н-ролл», но он оставался тверд: она годилась для одного, все прочее было скучно.
Делать нечего, в субботу Антипов поехал в Сокольники на авось. Люсьена жила в деревянном дачном доме с дровяным сараем, с собачьей будкой, с колодцем во дворе. На ее квартире в первом этаже висел замок. Антипов написал записку: «Мироша! Ты нужен!» И поставил три креста, что значило по их шифру, принятому еще в студенческие годы, крайнюю степень срочности. Бывало, кидали на лекциях записки «Сегодня достань ключ» или «Найди десятку», и следовали пометы: крест, два креста или три. Если три, то просьба выполнялась любой ценой. И верно, Мирон примчался в воскресенье с утра.
Но накануне вечером явился другой посетитель – незваный Пряхин.
– А я, брат, как обещал, принес поэму, – сообщил радостно, выгружая из армейской кожаной сумки кипу смятых листков. – Почитаем? Я не помешал?
Радушно пригласил послушать мать и сестру, и те, хотя наметили вечер для важных домашних дел, тут же переметнулись и сказали: «Спасибо, с удовольствием». Мать, как более любезная, даже сказала: «С наслаждением!» А у Антипова упало сердце – просидит не меньше двух часов! Вечер насмарку, а он еще хотел поработать. Поэма была сюжетная, патриотическая, о войне, с прологом, эпилогом и отступлениями. Было хорошо зарифмовано и очень знакомо. Чтение длилось минут сорок. Антипов временами отлетал слухом и мыслью далеко, размышлял о книге, о Саясове, об Александре Григорьевиче, который проявил недюжинную настойчивость, и о том, что в них обоих, в Александре Григорьевиче и в Мироне, есть этот жестковатый стержень, незаметный сразу. Одно отступление в поэме остановило внимание – что-то о беспощадности. Описывалась казнь предателей. Антипов прислушался. Несколько строф – крепко, выразительно, с какой-то грубой, холодной силой. И вовсе не знакомо. Потом опять пошла мякина. Пряхин сказал, что отнес поэму в «Октябрь».
На мать и сестру поэма произвела впечатление. Мать вытирала глаза платком. Людмила, раскрасневшаяся от волнения, побежала на кухню ставить чайник, но Пряхин от чая отказался – он взял билеты на немецкий фильм о Рембрандте на последний сеанс. На всякий случай взял четыре билета. Мать осталась делать домашние дела, Антипов хотел поработать, и в кино с Пряхиным отправилась сестра.
– А ты проводи нас, – сказал Пряхин. – Надо покалякать.
– О поэме? Я тебя недохвалил?
– Да чего о поэме! С поэмой все ясно. Гениальная вещь. Шучу, шучу, надо поработать, знаю. Нет, о Витьке Саясове. Ведь это мой близкий приятель.
– Редактор?
– Ну да, Витюня Семеныч. Две мои книги издал. Он раньше в редакции поэзии работал. Знаю его мамашу, жену, брата, семья отличная, лучших кровей...
– А мне зачем это знать? – спросил Антипов, уже догадываясь и оттого напрягшись.
– Чтобы ты был в курсе. Ведь ты с Витюней путем не знаком. Он сказал: у нас, говорит, с Антиповым произошел пустяковый разговор, он обо мне, наверно, бог знает что подумал. Ты ему объясни, говорит, что я серебряные ложки не краду и маленьких детей не кушаю. Вот я и объясняю.
– Спасибо.
– Нет, верно, он парень преотличный. Ты поверь, я в людях разбираюсь. Он, если возьмется, через главную редакцию, через все препятствия книжку протащит. Как он мою-то протащил!
– Как же?
– А вот так. Попер, попер и вытащил. А уж я в болоте совсем сидел... Саша, серьезно, ты его брательнику пособи. Это ведь не липа, а дело чистое. Я не знаю, конечно, что там у вас, но Витюня сказал: сейчас, говорит, от Антипова много зависит.
- Предыдущая
- 37/68
- Следующая
