Фиалковый венец - Триз Джефри - Страница 7

• Предыдущая
• 7/43
• Следующая

— …как кухонные вертела! — негодующе фыркнул Алексид. — Что ж, Пирей, конечно, красив и совсем новый — кстати сказать, его построили Афины, — но ведь это всего только наш порт. Он не овеян святостью старины, как сам город.

— А ты была на Акрополе? — грозно спросил Лукиан.

— Пока еще нет. Мать обещала сводить меня туда. Да ей все некогда. Я думаю, ей просто не хочется тащиться вверх по всем этим ступенькам.

— Нет, ты непременно поднимись на Акрополь, — потребовал Алексид. — Во всей Греции нет храма, равного Парменону.

— А внутри него, — добавил Лукиан, — стоит статуя Афины, еще выше, чем бронзовая снаружи…

— В тридцать локтей! — подтвердил Алексид.

— Одежда на ней из чистого золота…

— А руки и лицо выложены пластинками из слоновой кости…

— Я очень хочу ее посмотреть, — заверила их Коринна. — И я там побываю, даже если мать так и не выберется туда со мной. Но Афины я ненавижу и еще по одной причине…

— По какой же? — спросил Алексид, готовясь защищать свой любимый город.

— У девушек здесь нет никакой свободы.

— Свободы? — возмущенно повторил Лукиан. — У девушек?!

— А что тут такого? — спокойно возразила Коринна. — В других греческих городах девушкам живется куда веселее. Они принимают участие в состязаниях…

— Ты что же, стоишь за спартанцев? — спросил Лукиан.

Она бросила на него презрительный взгляд.

— По-твоему, только спартанские девушки состязаются в ловкости? Аргивянкам это тоже разрешено, а на Хиосе они даже занимаются борьбой…

— Неужели ты тоже хочешь бороться? — спросил Алексид, с насмешливым недоумением поднимая брови. Он представил себе, как тоненькая Коринна схватилась с мускулистой соперницей.

— Нет, не хочу. Да и не в атлетических состязаниях тут дело. В других городах женщин не держат под замком. Они принимают участие во всем, даже пишут стихи, если им хочется, и мужчины разговаривают с ними как с равными, а не так, словно они и не люди вовсе!

Лукиан презрительно сморщил свой красивый нос.

— Такие женщины есть и в Афинах, — сказал он. — Но только не в порядочных семьях. И не в афинских, а в метекских. Ни один афинянин не может взять себе такую жену, даже если бы и захотел, — закон запрещает нам жениться на чужестранках. Мой отец говорит…

— Да, кстати, об отцах, — перебил Алексид, которому вовсе не были интересны бесконечные поучения отца Лукиана, потому что он не раз слышал то же самое от своего. — А как твой отец смотрит на то, что ты одна бродишь по лесам? Если бы моя сестра выкинула такую штуку…

— У меня нет отца. Он, кажется, умер, когда я была совсем маленькой.

Мать содержит харчевню — она повариха, каких поискать. Мы снимаем харчевню совсем рядом с рыночной площадью, как раз там, где улица поворачивает к Акрополю.

— А, знаю. Я живу поблизости.

Наступило неловкое молчание. Конечно, они сразу поняли, что Коринна не благовоспитанная девушка из почтенной афинской семьи. Но дочка содержательницы харчевни — это было уж слишком! Ни один приличный человек не позволит себе даже зайти в харчевню. А жить в харчевне, быть дочерью женщины, которая там стряпает!.. Лукиан снова поморщился и ничего не сказал.

— Мне там не очень нравится, — откровенно сказала Коринна, — и, когда могу, я убегаю, чтобы побродить на воле. Мать не обращает на это внимания. Иногда, правда, она спохватывается и начинает меня пилить, но обычно ей не до того. Я часто сюда прихожу. У меня тут есть тайник. Хотите посмотреть?

— Конечно, — ответил Алексид.

— Тогда дайте торжественную клятву: Поклянитесь Землей и Океаном, что никому не расскажете.

Они поклялись. Судя по лицу Лукиана, Коринна могла бы и не требовать от него клятвы. У него и так не было ни малейшего желания рассказывать кому-нибудь, что он познакомился с дочерью содержательницы харчевни. Коринна повернулась и, взбежав по наклонной скале, исчезла в чаще. Исчезла, словно ее тут и не было. Ее зеленый хитон слился с листвой, и разве можно было различить, где мелькают ее лицо и руки, а где пляшут солнечные зайчики?

— Сюда! — крикнула она.

Они последовали за ней в заросли.

— Идите же! — вновь позвала Коринна, когда они в нерешительности остановились.

И вот, перебравшись через невысокий гребень, они оказались в небольшой круглой впадине. Алексид сразу понял, что она создана не природой. Эту впадину в каменистом склоне сделали люди, но так давно, что она уже вся густо поросла кустами. Это была старая каменоломня. Под тонким слоем красной глинистой почвы просвечивал мрамор — лилованый мрамор, такой же, как на холме Акрополя, мрамор, благодаря которому Афины получили свое самое прекрасное прозвище — «Город в фиалковом венце».

Коринна повела их дальше по дну каменоломни, через море цветущей сирени и олеандров, которые вот-вот должны были покрыться белыми, розовыми и красными цветами. По уступам утеса сбегал сверкающий ручеек. И вдруг Коринна снова исчезла. Они сделали еще несколько шагов, раздвигая ветки и осматриваясь. Ясные, холодные и насмешливые переливы флейты заставили их обернуться и взглянуть вверх, на каменный обрыв.

— Сюда! — раздался голос Коринны. — Ногу надо поставить вот сюда, на развилку. Это просто, как по лесенке!

Даже Лукиан, который влез последним, должен был признать, что ее убежище — настоящий тайник. Это была расселина на высоте человеческого роста, совершенно скрытая верхушкой сиреневого куста. Стоя там плечом к плечу и стараясь отдышаться, они вдруг увидели в просветах между пышными кистями сирени зеленую равнину, белый город и море вдалеке.

— Тесновато, конечно, — сказала Коринна, — но ведь раньше меня тут никто не навещал. — Она отступила в глубину расселины. — Дальше становится просторнее. Там настоящая пещера.

— Теперь я понимаю, — с восхищением сказал Алексид, — почему ты была так уверена, что легко спрячешься от нас. Тут мы тебя ни за что не отыскали бы.

— Пещера как будто длинная, — сказал Лукиан. — Надо будет прийти сюда с факелами и посмотреть, куда она ведет.

— Не советую, — заметила Корина. — У меня здесь есть светильник — только масло я уже, кажется, все сожгла. Один раз я зашла довольно далеко, но это опасно.

— Опасно?

— В одном месте потолок обрушился. А вдруг, когда вы туда заберетесь, случится новый обвал? Мне это было бы неприятно.

— Да и Лукиану тоже, — заметил Алексид. — А мне хорошо и в этой превратницкой. Тут совсем не душно, а вид на море, хотя и несколько ограниченный, очарователен.

Она рассмеялась своим почти беззвучным смехом:

— Ты так забавно говоришь, Алексид! Мне это нравится.

— Если хочешь, я научу тебя говорить так же забавно, — предложил он невозмутимо. — То есть на хорошем аттическом наречии: ведь наречие Афин — самое чистое в Греции.

Она мотнула головой.

— А на что мне это? Вот если бы ты научил меня получше читать и писать…

— А разве ты не умеешь? Ну конечно, раз твоя мать… э… всегда так занята…

— Я многому сама научилась. Я знаю буквы и могу вести счета, но мне бы хотелось уметь читать по настоящему.

— Я тебя научу, — обещал он. — Но только с одним условием.

— С каким же? — Доверчивое выражение исчезло из ее глаз.

— Чтобы ты научила меня играть на флейте.

— Попробую.

— Мне давно этого хочется. У нас, знаешь ли, не принято играть на флейтах. В театре, конечно, играют, и музыканты на пирах тоже, но благородным мужам это занятие не пристало. Флейта слишком уж чувствительна, а кроме того, надувая щеки, трудно сохранять надлежащее достоинство…

— Глупость какая! — перебила она.

— Послушай, — вмешался Лукиан, — уже очень поздно. Нам надо торопиться.

Алексид посмотрел на Коринну:

— Ты пойдешь с нами?

— Нет, я еще побуду здесь. Я не хочу возвращаться домой до ночи. Ты обо мне не беспокойся.

— Хорошо. — Лукиан уже спустился на землю, и Алексид спрыгнул за ним.

— Не забудь, что ты обещала научить меня играть на флейте.

• Предыдущая
• 7/43
• Следующая