Портреты революционеров - Троцкий Лев Давидович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/97
• Следующая

Таково рассуждение Сталина. Можно ли сказать, что в этом рассуждении есть хоть крупица смысла? Нет, этого сказать нельзя. Энгельсу, оказывается, нужна была «осмотрительность» потому, что в буржуазных странах существует частная собственность на землю. А Сталину никакой осмотрительности не нужно, потому что у нас установлена национализация земли. Но разве в буржуазной России не существовало частной собственности на землю наряду с более архаической общинной собственностью? Ведь национализацию земли мы не застали в готовом виде, а ввели ее после завоевания власти. Энгельс же говорит о той политике, которую пролетарская партия будет проводить именно после завоевания власти. Какой же смысл имеет сталинское снисходительное объяснение нерешительности Энгельса: старику-де приходилось действовать в буржуазных странах, где существует частная собственность на землю, тогда как мы вот догадались частную собственность отменить. Но ведь Энгельс рекомендует осмотрительность именно после завоевания власти пролетариатом, следовательно, после отмены частной собственности на средства производства.

Противопоставляя советскую крестьянскую политику советам Энгельса, Сталин самым нелепым образом запутывает вопрос. Энгельс обещал дать мелкому крестьянину время подумать на своем участке, прежде чем тот решится вступить в коллектив. На этот переходный период мужицкого «раздумья» рабочее государство должно, по Энгельсу, ограждать мелкого земледельца от ростовщика, скупщика и проч., т. е. ограничивать эксплуататорские тенденции кулака. Именно этот двоякий характер и имела, при всех своих колебаниях, советская политика по отношению к главной, т. е. не эксплуататорской массе крестьянства. Несмотря на статистическую трескотню, коллективистское движение делает сейчас, на тринадцатом году после завоевания власти, в сущности, только самые первые свои шаги. Подавляющей массе крестьян диктатура пролетариата уже предоставила, таким образом, двенадцать лет на размышление. Вряд ли Энгельс имел в виду такой большой срок, и вряд ли такой срок понадобился бы в передовых государствах Запада, где при высокой индустрии пролетариату несравненно легче показать крестьянам на деле все преимущества коллективной обработки земли. Если у нас только через двенадцать лет после завоевания власти пролетариатом начинается широкое, но пока еще очень примитивное по содержанию и очень неустойчивое движение в сторону коллективизации, то это объясняется как раз нашей бедностью и отсталостью, несмотря на то что у нас осуществлена национализация земли, о которой будто бы Энгельс не догадывался или которой будто бы западный пролетариат не сможет провести после завоевания власти. Из противопоставления России и Запада, а заодно Сталина и Энгельса, так и прет идеализация национальной отсталости.

Но Сталин на этом не останавливается. Экономическую несуразицу он немедленно же дополняет теоретической.

«Почему, – спрашивает он своих злополучных слушателей, – удается так легко (!!) демонстрировать у нас, в условиях национализации земли, превосходство (колхозов) перед мелким крестьянским хозяйством? Вот где великое революционное значение советских аграрных законов, уничтоживших абсолютную ренту… и установивших национализацию земли».

И Сталин самодовольно и в то же время укоризненно спрашивает:

«Почему же этот новый (?!) аргумент не используется в достаточной мере нашими теоретиками-аграрниками в их борьбе против всяких и всех буржуазных теорий?»

Тут-то Сталин и ссылается – аграрникам-марксистам рекомендуется не переглядываться, не сморкаться смущенно и тем более не прятать голову под стол, – на третий том «Капитала» и на теорию земельной ренты Маркса.

Унеси ты мое горе!

На какие высоты взобрался теоретик, прежде чем… плюхнуться в лужу со своим «новым аргументом»…

По Сталину выходит, что западного крестьянина прикрепляет к земле не что иное, как «абсолютная рента». А так как мы эту гадину «уничтожили», то тем самым исчезла та каторжная «власть земли» над крестьянином, которую у нас с такой силой показал Глеб Успенский, а во Франции – Бальзак и Золя.

Прежде всего установим, что абсолютная рента у нас отнюдь не уничтожена, а только огосударствлена, что совсем не одно и то же. Ньюмарк оценивал народное богатство России к 1914 году в 140 миллиардов золотых рублей, включая сюда прежде всего цену всей земли, т. е. капитализированную ренту всей страны. Если мы сейчас захотим определить удельный вес народного богатства Советского Союза в богатстве всего человечества, то мы, разумеется, включим и капитализированную ренту, как дифференциальную, так и абсолютную.

Все экономические критерии, в том числе и абсолютная рента, сводятся к человеческому труду. В условиях рыночного хозяйства рента определяет то количество продуктов, которое может быть изъято владельцем земли из продуктов приложенного к ней труда. Владельцем земли является в СССР государство, тем самым оно является носителем земельной ренты. О действительной ликвидации абсолютной ренты возможно будет говорить лишь при социализации всей земли всей нашей планеты, т. е. при победе международной революции. В национальных же границах, не в обиду Сталину будь сказано, не только нельзя социализм построить, но и даже абсолютную ренту уничтожить.

Этот интересный теоретический вопрос имеет практическое значение. Земельная рента находит свое выражение на мировом рынке в цене сельскохозяйственных продуктов. Поскольку советское правительство является экспортером этих последних – а при интенсификации сельского хозяйства земледельческий экспорт должен сильно расти, – постольку советское государство, вооруженное монополией внешней торговли, выступает на мировом рынке как собственник той земли, продукты которой оно экспроприирует, и, следовательно, в цене этих продуктов советское государство реализует сосредоточенную им в своих руках земельную ренту. Если б техника нашего сельского хозяйства была не ниже капиталистической, а заодно и техника нашей внешней торговли, то именно у нас, в СССР, абсолютная рента выступила бы в наиболее ясном и концентрированном виде. Этот момент должен получить в дальнейшем крупнейшее значение при плановом руководстве сельским хозяйством и экспортом. Если сейчас Сталин хвастает тем, что мы будто бы «уничтожили» абсолютную ренту, вместо того чтоб ее реализовать на мировом рынке, то временное право на такую похвальбу ему дано нынешней слабостью нашего сельскохозяйственного экспорта и нерациональным характером внешней торговли, в которой тонет бесследно не только абсолютная рента, но и многое другое. Эта сторона дела, не имеющая непосредственно отношения к коллективизации крестьянского хозяйства, показывает нам, однако, еще на одном примере, что идеализация хозяйственной изолированности и хозяйственной отсталости является одной из основных черт нашего национал-социалистического философа.

Вернемся к вопросу о коллективизации. По Сталину выходит, что парцелльного крестьянина на Западе привязывает к земельному клочку ядро абсолютной ренты. Над этим «новым аргументом» посмеется каждая крестьянская курица. Абсолютная рента есть чисто капиталистическая категория. Парцелльное крестьянское хозяйство только разве при эпизодических условиях исключительно выгодной рыночной конъюнктуры, как это было, например, в начале войны, может, так сказать, вкусить абсолютной ренты. Экономическая диктатура финансового капитала над раздробленной деревней находит на рынке свое выражение во вне-эквивалентном обмене. Крестьянство вообще не выходит из режима ножниц во всем мире. В ценах на хлеб и вообще на продукты сельского хозяйства подавляющая масса мелкого крестьянства не реализует сплошь да рядом даже и заработной платы, не только что ренты.

• Предыдущая
• 32/97
• Следующая