Портреты революционеров - Троцкий Лев Давидович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/97
• Следующая

Тайно подготовляя в 1936 году массовую чистку, Сталин лансировал идею новой конституции, «самой демократической в мире». Поистине не было недостатка в славословиях по поводу столь счастливого поворота в политике Кремля! Если бы издать сейчас сборник статей, написанных патентованными друзьями Москвы по поводу «самой демократической конституции», то многим из авторов не осталось бы ничего иного, как сгореть от стыда. Шумиха вокруг конституции преследовала одновременно несколько целей; но главной из них, безраздельно господствовавшей над другими, являлась обработка общественного мнения перед процессом Зиновьева – Каменева.

1 марта 1936 года Сталин дал пресловутое интервью Ховард-Скрипсу. Один маленький пункт этой беседы прошел тогда совершенно незамеченным: будущие демократические свободы, говорил Сталин, предназначены для всех, но террористам не будет пощады. Ту же зловещую оговорку сделал Молотов в интервью, данном директору «Тан» Шастенэ. «Нынешнее положение, – говорил глава правительства, – делает все более и более ненужными некоторые суровые административные меры, применявшиеся раньше. Однако, – прибавлял Молотов вслед за Сталиным, – правительство обязано (se doit)[65] оставаться сильным против террористов…». («Тан», 24 марта 1936 года)

«Террористов»? Но после эпизодического убийства Кирова при содействии ГПУ 1 декабря 1934 года никаких террористических актов не было. «Террористические» планы? Но о троцкистских «центрах» тогда еще никто ничего не подозревал. ГПУ узнало об этих «центрах» и их «планах» только из покаяний. Между тем, Зиновьев, Каменев и другие начали каяться в своих мнимых преступлениях только в июле 1936 года; Лев Седов тогда же доказал это на основании официальных материалов в своей «Красной Книге» (Париж, 1936 год).

Таким образом, в названных выше интервью Сталин и Молотов упоминали о террористах в порядке «предвидения», т. е. инквизиционной подготовки будущих покаяний. Разглагольствования о демократических свободах и гарантиях представляли лишь пустую оболочку. Ядром являлась чуть заметная ссылка на анонимных «террористов». Эту ссылку расшифровали вскоре расстрелы нескольких тысяч человек.

Параллельно с рекламной подготовкой «сталинской конституции» шла в Кремле полоса банкетов, в которых члены правительства обнимались с представителями рабочей и колхозной аристократии («стахановцы»). На банкетах провозглашалось, что для СССР наступила наконец эпоха «счастливой жизни». Сталин был окончательно утвержден в звании «отца народов», который любит человека и нежно заботится о нем. Каждый день советская печать публиковала фотографии, где Сталин изображался в кругу' счастливых людей, нередко со смеющимся ребенком на руках или на коленях. Да будет мне позволено сослаться на то, что при виде этих идиллических фотографий я не раз говорил друзьям:

– Очевидно, готовится что-то страшное.

Замысел режиссера состоял в том, чтоб дать мировому общественному мнению картину страны, которая после суровых лет борьбы и лишений вступает наконец на путь «самой демократической» конституции, созданной «отцом народов», который любит людей, особенно детей… и на этом радующем глаз фоне представить внезапно дьявольские фигуры троцкистов, которые саботируют хозяйство, организовывают голод, отравляют рабочих, покушаются на «отца народов» и предают счастливую страну на растерзание фашистским насильникам.

Опираясь на тоталитарный аппарат и неограниченные материальные средства, Сталин замыслил единственный в своем роде план: изнасиловать совесть мира, и с одобрения всего человечества навсегда расправиться со всякой оппозицией против кремлевской клики. Когда эта мысль высказывалась в 1935-1936 годах в порядке предупреждения, слишком многие объясняли ее «ненавистью Троцкого к Сталину». Личная ненависть в вопросах и отношениях исторического масштаба – вообще ничтожное и презренное чувство. Кроме того, ненависть слепа. А в политике, как и в личной жизни, нет ничего страшнее слепоты. Чем труднее обстановка, тем обязательнее следовать совету старика Спинозы: «Не плакать, не смеяться, а понимать».

В течение подготовки нынешнего процесса «самая демократическая конституция» успела обнаружить себя как бюрократический фарс, как провинциальный плагиат у Геббельса. Либеральные и демократические круги на Западе начали уставать быть обманываемыми. Недоверие к советской бюрократии, которое, к несчастью, нередко совпадает с охлаждением к СССР, стало охватывать все более широкие слои. С другой стороны, острая тревога стала проникать в рабочие организации. В практической политике Коминтерн стоит вправо от II Интернационала. В Испании Коммунистическая партия методами ГПУ душит левое крыло рабочего класса. Во Франции коммунисты стали, по выражению «Тан», представителями «ярмарочного шовинизма». То же наблюдается, более или менее, в Соединенных Штатах и в ряде других стран. Традиционная политика сотрудничества классов, на борьбе с которой возник III Интернационал, стала теперь в сгущенном виде официальной политикой сталинизма, причем на защиту этой политики призваны кровавые репрессии ГПУ. Статьи и речи призваны лишь служить для маскировки этого факта. Вот почему в уста подсудимых вкладываются театральные монологи о том, какими они, троцкисты, были реакционерами, контрреволюционерами, фашистами, врагами рабочих масс в течение двадцати лет, и как, наконец, в тюрьме ГПУ они поняли спасительный характер политики Сталина. С другой стороны, самому Сталину накануне новой кровавой гекатомбы понадобилось сказать рабочему классу:

Таков действительный смысл статьи от 12 февраля. Другого смысла она не имеет. Перед нами сокращенное повторение маневра с «демократической» конституцией. Первый шантаж (надо называть вещи их именами) был рассчитан, главным образом, на буржуазные демократические круги Запада. Новейший шантаж имел в виду преимущественно рабочих. Консервативные государственные люди Европы и Америки могут, во всяком случае, не тревожиться. Для революционной политики нужна революционная партия. У Сталина ее нет. Большевистская партия убита. Коминтерн вконец деморализован. Муссолини по-своему прав: никто не наносил еще идее пролетарской революции таких ударов, как автор статьи 12 февраля.

Койоакан

9 марта 1938 г.

Двадцать лет пружина германского империализма оставалась свернутой. Когда она стала разворачиваться, дипломатические канцелярии растерялись. Вторым после Мюнхена этапом этой растерянности были долгие и бесплодные переговоры Лондона и Парижа с Москвой. Автор этих строк имеет право сослаться на непрерывный ряд собственных заявлений в мировой печати, начиная с 1933 года, на ту тему, что основной задачей внешней политики Сталина является достижение соглашения с Гитлером. Но наш скромный голос оставался неубедительным для «вершителей судеб». Сталин разыгрывал грубую комедию «борьбы за демократию»; и этой комедии верили, по крайней мере, наполовину. Почти до самых последних дней Авгур, официозный лондонский корреспондент «Нью-Йорк Таймс», продолжал уверять, что соглашение с Москвой будет достигнуто. Как свирепо поучителен тот факт, что германо-советский договор ратифицирован сталинским парламентом как раз в тот день, когда Германия вторглась в пределы Польши!

Общие причины войны заложены в непримиримых противоречиях мирового империализма. Однако, непосредственным толчком к открытию военных действий явилось заключение советско-германского пакта. В течение предшествовавших месяцев Геббельс, Форстер и другие германские политики настойчиво повторяли, что фюрер назначит скоро «день» для решительных действий. Сейчас совершенно очевидно, что речь шла о дне, когда Молотов поставит свою подпись под германо-советским пактом. Этого факта уже не вычеркнет из истории никакая сила!

• Предыдущая
• 39/97
• Следующая