Выбери любимый жанр

Друзья и враги Анатолия Русакова - Тушкан Георгий Павлович - Страница 15


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

15

Анатолий молчал. Челюсти его свела судорога. В голове теснились, прыгали, мелькали клочки каких-то мыслей. Он очнулся от дважды повторенного вопроса судьи.

— Ваша? — спросил судья, показывая финку, которой был смертельно ранен ограбленный.

Это был острый нож с ручкой из разноцветных прозрачных кусочков плексигласа. Все мальчишки во дворе знали, что это финка Хозяина. Ею он отрезал хвост Ласке.

Анатолий молчал. Он все еще держался своего слова, еще сохранялись в нем остатки какой-то веры в «справедливость», о которой ему столько говорил Хозяин, он все еще надеялся.

Но все «дружки», включая Гришку Санькина, утверждали, что финку эту без чехла не раз видели у Анатолия Русакова. А в день грабежа он даже показывал им ее и при этом хвастал, как остро наточил, давал пробовать пальцем лезвие.

И вот эта грубая ложь будто расколдовала Анатолия. Он взбунтовался против предателей. Растерянность прошла, он смело обвел глазами зал. Беспощадно отчетливо он вдруг понял, что за словами Хозяина о дружбе и верности прячутся трусливое вранье и предательство. А поняв это — успокоился. «Теперь, — подумал он, — все пойдет хорошо, все объяснится так, как было на самом деле, по правде!» Если все изменили ему, значит, он больше не связан никакими дружескими обязательствами. А раз так, то надо говорить только правду! И Анатолий попросил свидетеля Григория Санькина рассказать всю правду о том, что случилось на Бутырской. Ведь, окружая прохожего, они думали, что Хозяин только отберет у знакомого свои деньги, которые тот упорно не желал возвращать… А Санькину деньги были нужны на санаторное лечение…

Хозяин, обычно наглый и грубый, держался на суде удивительно скромно. Он, конечно, понимает желание подсудимого оправдаться, но зачем же перекладывать свою вину на другого? Нечестно это! Молодой, а как ловко врет! Курорты!

— Зря вы, гражданин Русаков! Я вам зла не желаю, но и меня не впутывайте в дело. Я к нему отношения не имею. Признавайтесь. Так честнее будет.

И снова растерялся Анатолий, растерялся так, что до конца заседания сидел без сил, подавленный, плохо видя и слыша. Снова не мог он собраться с мыслями.

Судья злым голосом потребовал, чтобы Русаков точно ответил, видел, ли он, как гражданин Санькин положил ему в карман 'бумажник и нож.

— Нет! Я этого не видел, — признался Анатолий, решивший быть предельно честным.

В зале засмеялись.

— Зачем же вы утверждаете, что именно он обобрал и ударил ножом прохожего?

Анатолий облизал пересохшие губы, в горле саднило. Он не говорил, почти хрипел. Молодая защитница подала ему стакан с водой. Он жадно пил. Стакан колотился о зубы, вода проливалась на шею и грудь.

Анатолию Русакову задавали всё новые вопросы. Но в тоне вопросов ему чудилась враждебность, недоверие. Значит, кругом — все враги! И за судейским столом, и в зале, и на свидетельской скамье. Он один! Один против всех! И Анатолий замолчал. Он озлобился на всех — на «друзей», на адвоката, который не разоблачил предателей, на суд, который не понял, что его, Анатолия, предают. Он был сражен. Ведь судьи на то и судьи, чтобы видеть человека насквозь, а они не сумели понять его, неспособного на грабеж, на воровство. Ну что же! Пусть ему будет плохо, как графу Монте-Кристо. Но, когда он, Анатолий, вернется, он будет мстить бывшим друзьям за предательство, мстить судье и прокурору за бездушие. Он хотел только одного — чтобы поскорей окончился суд. Его раздражала недоверчивая настойчивость судьи и прокурора. «Вы не хотите видеть правды? — говорил он себе. — Так вот вам: я один виноват». Он уже вошел в роль травимого волчонка. Ему было очень жалко себя, но мальчишечье упрямое, озлобленное несчастием сердце окостенело. Анатолий отвечал на вопросы все грубее и грубее. Он уже почти огрызался.

Да, не повезло Анатолию… Так случилось, что ни во время следствия, ни на суде не повстречался ему чуткий и проницательный педагог-сердцевед, который сумел бы без особого труда отшелушить с души мальчика то наносное, что прилипло к ней в «университете» Хозяина.

Уже потом, в колонии, когда Анатолий сблизился с воспитателем Иваном Игнатьевичем, он спросил его однажды:

— Иван Игнатьевич, может, вы объясните, почему я так по-дурацки вел себя на суде? До сих пор не понимаю…

— Это же не ново, Анатолий, — отвечал Иван Игнатьевич. — Возраст твой особый. В эти годы впервые перед подростком встают сложные вопросы. Жизни он не знает. Но жадно ищет правду, страстно ненавидит несправедливость. И если взрослые не сразу устраняют несправедливость, то он их немедленно обвинит. Он скор на выводы, на решения, он всегда кидается в крайности. Ничего не поделаешь, переходный возраст… Вот и ты озлобился на судей, на Корсакова, на всех за то, что они не поняли, что именно тобой руководило в дружбе с Хозяином.

— Иван Игнатьевич, а почему же они не сдержали слова?

— Кто?

— «Дружки». Почему они не говорили на суде о неизвестных?

— Эх, чудак! Они ведь понимали, что суд не поверит этой сказке, что дело может пойти на доследование. Опасно, могла открыться правда.

— Значит, они играли мной, продали?

— Продали и предали.

Анатолий обхватил голову руками:

— Если когда-нибудь я их встречу…

…Прокурор на суде говорил о тяжелых результатах безнадзорности, о вредном влиянии улицы. Он осуждал слабую воспитательную работу семьи, школы, комсомола и требовал приговорить нераскаявшегося Анатолия Русакова к лишению свободы, с содержанием в трудовой колонии для осужденных несовершеннолетних, сроком на десять лет.

Защитница призывала смягчить приговор, учитывая отсутствие отца, занятость матери, полубеспризорность и, главное, несовершеннолетие подсудимого.

Но никто из них не разглядел стоящей над всем делом зловещей фигуры Хозяина.

От последнего слова подсудимый Русаков отказался.

Приговор суда Анатолий слушал, стараясь сохранить выражение гордого безразличия. И все же он ждал чуда. Он ждал, что и без его участия все объяснится само собой: Хозяин сознается, правда станет правдой, а ложь ложью.

Суд определил — восемь лет. Восемь лет!

Анатолий не мог смотреть в полубезумные глаза матери. Почти в беспамятстве от стыда, унижения и разочарования он наткнулся на дверной косяк, когда его выводили из зала суда. Мать горько рыдала, а негодяи «дружки» кричали: «Молодец, Мамона!» —и приветственно размахивали кепками-«лондонками».

2

…Он и сейчас слышит, когда вспоминает о пересыльной тюрьме, стук захлопнувшейся за ним двери камеры. Анатолий в растерянности остановился. У стен на нарах сидели и лежали пожилые и молодые мужчины. Восемь пар глаз, одни с интересом, другие с безразличием, уставились на него. Анатолий попробовал было улыбнуться, но усмешка получилась жалкая. В нерешительности он сделал несколько шагов и опять остановился.

Мы не будем описывать, как случилось, что Анатолий, вопреки строгим указаниям об обязательном отдалении несовершеннолетних от взрослых преступников, оказался в этой камере.

После очередной проверки Анатолия перевели, но то время, которое он провел среди: взрослых преступниковрецидивистов, сыграло решающую роль в дальнейшем его поведении.

Сидевший в углу пожилой худощавый мужчина многозначительно подмигнул верзиле, лежавшему рядом, и усмехнулся, обнажая золотые зубы.

— Шлепай сюда, рядом со мной свободно, — пригласил верзила. У него было широкое лицо глинистого цвета. — По какой статье идешь?—с ухмылкой спросил он.

Анатолий чистосердечно рассказал о своем деле, о Хозяине.

Верзила хохотнул и, повернувшись спиной, сказал:

— А ну, почеши под левой лопаткой. Свербит.

Анатолий из благодарности за сочувствие стал чесать. Тот покряхтывал и командовал, где именно нажимать сильнее. А потом лег на спину и, сунув чуть не в лицо Анатолию голую ногу, сказал:

— А теперь почеши мне пятку.

Как только Анатолий услышал смешки, он сразу понял, что верзила издевается.

15
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело