Десантник. Из будущего – в бой - Таругин Олег Витальевич - Страница 47

• Предыдущая
• 47/51
• Следующая

В избе их сразу усадили на стоящую под бревенчатой стеной лавку. По сторонам вытянулись двое конвойных – не тех, вчерашних, новых. Эдаких… с иголочки. Ни одной складочки под ремнями портупеи, все строго по уставу. Каски на головах, подбородки выпячены, взгляды в никуда. Да еще и с примкнутыми к карабинам штыками – Леху аж жаба задавила, когда вспомнил свой отобранный «ножичек». Не, ну не суки, а? Такой артефакт сперли!

Комната оказалась достаточно просторной и светлой, с выходящими на две стороны света окнами, по два в каждой из стен. Недавно побеленная русская печь в углу (в принципе парень ни разу в жизни настоящей русской печи не видел, но отчего-то решил, что это именно она). Массивный, потемневший от времени буфет под одной из стен, рядом с ним – ведущая в заднюю комнату, спальню, видимо, дверь. За стоящим по центру комнаты столом сидит немолодой, за пятьдесят, гитлеровец с увенчанными «розочкой» витыми серебристыми погонами – нужно полагать, тот самый оберст-лейтенант, к которому их вечером не пустили. Тот, что принципиальный противник насилия, угу. Соседний стул занимает офицер с такими же серебристыми погонами-плетенками, только пустыми, – логически рассудив, Алексей решил, что он в майорском звании. Ну, а полковник, по-ихнему оберст, стало быть, должен носить по два ромба. Еще один немец с сиротливо-пустыми лейтенантскими погонами располагался на массивном табурете в самом углу, демонстративно держа руку на расстегнутой кобуре. Ну, хоть в знаках различия немного разобрались.

Степанов иронично хмыкнул про себя: а пользы-то? Вряд ли ему простят пострелуху на дороге – и это они еще про аэродром не знают! Все равно к стенке прислонят. Особиста, может, сразу и не расстреляют, ребята из органов в плен, как правило, не сдавались, так что он для них ценная добыча. А вот он с летуном фрицам даром не нужны. Предъявят начальству в качестве опасных диверсантов – ай да мы, каких волчар скрутили! – да и шлепнут. Образцово-показательно, перед строем – личный состав такое дело любит, да и местных жителей заодно припугнут. Потом еще и фоткаться с трупами будут, гребаное селфи, мать их, делать! Чтобы своим добропорядочным фрау с прочими белокурыми фройлянами карточку в фатерлянд послать: вот, мол, как твой сын-брат-муж с азиатскими варварами браво воюет!

Леха попытался понять, страшно ли ему… и неожиданно понял, что не может ответить. Даже самому себе не может. Бред какой-то, себе-то ведь не соврешь? Вроде бы должно быть страшно, аж до устрачки страшно – а ему отчего-то практически все равно. Нет, помирать-то ужасно не хочется, конечно, инстинкт самосохранения никто не отменял. Но уж больно много всего за эти дни произошло… вон когда кашеваров в нож взял – так трясло, что звиздец. Да и потом после боя тоже неслабый отходняк накатывал. А сейчас? Сейчас он просто стал другим. Научился воевать и убивать, воспринимая это как должное; как неприятную, но необходимую работу. Наверное, так всегда и бывает на реальной войне. Настоящим солдатом, воином, стать непросто, но он им стал. И редкие, «через не хочу», рассказы отца про Афганистан теперь воспринимались совсем иначе, нежели раньше. Десантник неожиданно поймал себя на мысли, что начал понимать батю – точнее, начал понимать, отчего тот категорически не хотел вспоминать о войне. Он бы тоже не стал никому и ни о чем рассказывать. Эти воспоминания – его крест, и нести этот крест предстоит только ему самому…

За окном зашумели автомобильные моторы, захлопали дверцы. Оберст-лейтенант встрепенулся, вскочил со стула и, подхватив лежащую на краю стола фуражку, торопливо потопал к ведущей в сени двери. Майор двинулся следом, на ходу оправляя китель. Сидящий в углу лейтенант зачем-то вытащил из кобуры пистоль – Леха узнал легендарный девятимиллиметровый «Люгер» – и уставился на пленных крайне подозрительным взглядом киношного американского копа, словно говоря: «Как же я хочу, чтобы вы попытались! Ну, дайте же мне шанс спустить курок». Расслабившиеся было караульные снова вытянулись в струнку. Летун заметно напрягся, Батищев наверняка тоже, хоть виду и не подал, продолжая презрительно глядеть перед собой единственным дееспособным глазом. А Леха? Десантнику неожиданно (и, как водится, не к месту) вспомнилась одна из любимых книг юности, «Охота на пиранью» Александра Бушкова. И ему просто до одури захотелось повторить слова каперанга Мазура, произнесенные тем в торжественный момент прибытия на заимку Прохор Петровича: «Но до чего мне оглушительно пернуть охота, спасу нет». То ли сказалось нервное напряжение, то ли еще что, но на этот раз он не сдержался. Нет, не в смысле, что воздух испортил, – просто глуповато захихикал себе под нос, примерно как тогда, когда сидел в воронке и на него медленно сползала двадцатитонная туша подбитого немецкого танка.

Испуганно дернулся, с непониманием глядя на товарища, Борисов; удивленно повернул голову контрразведчик – судя по выражению лица, решил, что у Степанова поехала-таки крыша. Ощутимо напряглись, буравя пленных настороженными взглядами, конвоиры и лейтенант. Отсмеявшись, Степанов легонько толкнул здоровым плечом хмурящегося особиста:

– Нормально все, Михалыч. Не сошел я с ума, не переживай. Просто они тут все так от торжественности момента надулись, словно в комнату сейчас сам ихний фюрер войдет. Вот я и подумал, как бы здорово сейчас было воздух испортить, громко так, трескуче. Раскатисто.

Несколько секунд в комнате стояла тишина. Не понявшие ни слова фрицы продолжали подозрительно таращиться на непонятно чему радующегося десантника, летун с Батищевым – тоже. Затем в глубине глаз… ну, в смысле, глаза контрразведчика мелькнула смешливая искорка, и он расхохотался. Не так чтобы особенно громко: особо гримасничать не позволяли разбитые губы, но вполне искренне. Следом затрясся и Борисов: тоже дошло. Этого лейтенант выдержать уже не смог. Вскочив с табурета и испуганно глядя на дверь, он угрожающе махнул пистолетом, истерично прошипев:

– Sei still! Schlie?en Sie Ihren Mund, Schweine! Schlie?en Sie Ihre schmutzigen Mund![5]– Чего интурист говорит? – отсмеявшись, спросил Леха. – Волнуется, бедняга, аж пятнами пошел.

– Требует закрыть рты и называет свиньями, – перевел контрразведчик.

– Ты гляди, какие нервные фрицы пошли, уж и пошутить нельзя…

Степанов не договорил. Входная дверь распахнулась, и в комнату быстрым шагом вошел подтянутый офицер в запыленном мундире и фуражке с очками-консервами на тулье. Обветренное и загорелое лицо с небольшими усиками и чуть прищуренными ироничными глазами отчего-то показалось Лехе знакомым, но с ходу вспомнить, кто это такой, он не сумел. Но личность, видимо, известная, коль даже с его скудными познаниями в истории в память запала. Наверняка видел на фотках в Интернете или в каком-нибудь документальном фильме.

Следом торопливо просочились, грохоча сапогами по дощатому полу, пятеро гитлеровцев – оберст-лейтенант с майором и еще трое незнакомых офицеров. Плечи вошедшего украшали витые золотые погоны с тремя «розочками», с ходу поставившие десантника в тупик: ежели у них два «кубаря» соответствуют полковнику, то что тогда означают три? Да еще и на золотистой «плетенке»? Генерал, небось, иначе с чего бы подполковнику так тянуться?

– Aufstehen! – истерично заорал лейтенант, вытягиваясь по стойке «смирно». С зажатым в руке пистолетом выглядело это достаточно нелепо.

– Встать требует, – вполголоса перевел Батищев.

– Обойдутся, – так же тихо ответил Алексей. – Много чести.

– И я так думаю. – Контрразведчик с вызовом взглянул на остановившегося возле стола золотопогонника.

– Aufstehen!!! – задохнулся от ярости лейтенант, дергаясь вперед. Но был неожиданно остановлен коротким жестом вошедшего. Мгновенно сдувшись, он отступил назад, едва не наткнувшись на табурет.

Генерал – для простоты Алексей решил именовать его именно так – с искренним любопытством оглядел пленных и что-то спросил у застывшего по правую руку подполковника.

• Предыдущая
• 47/51
• Следующая