Феноменологическое познание - Свасьян Карен Араевич - Страница 14

Для понимания интенциональности необходимо, прежде всего, иметь в виду принципиальное различие, которое устанавливается здесь между сознанием и объектом его направленности. Предмет существует "вне" сознания, и его свойства не привходят в сознание извне; сознание лишь "мнит", "интендирует" (впоследствии Гуссерль скажет: "конституирует") его, и в самом этом акте имеет дело не с эмпирически–вещественной природой его, а со смысловой структурой, которую само же образует. Интенциональное переживание идентично предмету, но сам предмет при этом берется "умно", т. е. в эйдосе, непреходяще и неуничтожимо; в этом отношении интенциональное переживание, скажем, "Сикстинской Мадонны" более реально, чем само полотно, реальность которого предоставлена на милость случая. Сводить предмет к восприятию, к совокупности образов и впечатлений, значит не понимать ни предмета, ни впечатлении. Оставлять его вовне и добиваться от сознания чисто внешнего его усвоения — нонсенс, осмыслить который не под силу даже специалистам по части абсурда. Интенционально воспринятый, предмет попадает, наконец, в фокус осмысленности: во–первых, он продолжает физически занимать назначенное ему место под солнцем (вопреки всем стараниям не способных смириться с этим философов), во–вторых, он открывается в сознании полнотой своей идеи, и в-третьих, даже находясь "в" сознании, он не растворяется в импрессиях, а сохраняет и тут всю свою структурную изваянность, состоящую, однако, из совершенно своеобразного "вещества", над которым работает не менее своеобразный "мастер". Вещество это Гуссерль обозначает словом "гиле" (греч.  – материя, необработанный материал). Что же такое "гиле"? Ответ очень прост: оно — интендированное вещество, вещество, взятое в смысле, но не в абстрактном смысле, а в самом конкретном, т. е. оно есть не абстрагированное вещество, а идеированное. "Дерево, — поясняет Гуссерль, — может сгореть, распасться на составляющие его химические элементы и т. д. Но смысл — смысл этого восприятия, элемент, принадлежащий по необходимости к его сущности, сгореть не может, он лишен химических элементов, сил, реальных свойств" [24]. "Гилетический" слой переживания обрабатывается, в свою очередь, собственно интенциями сознания, или "поэтическими" структурами, в результате чего и образуется "ноэма" самого предмета (о терминах "НОЭЗИС" и "НОЭМА" см. ниже).

Важно отметить, что интенциональные акты могут быть направлены не только на реально существующие вещи, но и на вымышленные. Их различие при этом носит не принципиальный, а модальный характер. Можно было бы возразить, что вымышленный предмет, поскольку его не существует реально, сводится к нашим представлениям. Гуссерль отклоняет это возражение на классическом примере "кентавра, играющего на флейте". Разумеется, образ кентавра есть порождение нашего ума. "Но кентавр, играющий на флейте, является представлением в том смысле, в каком представлением называют то, что представлено, а не в том, что представление было бы обозначением психического переживания. Сам кентавр, разумеется, не есть нечто психическое, он не существует ни в душе, ни в сознании, ни где–либо еще в другом месте; он вовсе не существует и является совершенной выдумкой; говоря точнее, переживание выдумки есть выдумка кентавра. В этом отношении можно, бесспорно, говорить о том, что "выдуманный кентавр" принадлежит самому переживанию. Но пусть не путают это переживание выдумки с тем, что, как таковое, было выдумано в нем" [25]. Таким образом, существенной чертой интенциональных переживаний является не только их направленность на объект, но и полная нейтральность в отношении его онтологической характеристики. Существует или не существует объект интенционального описания, этот вопрос остается полностью открытым и исключается из тематического круга интересов феноменолога путем последовательной редукции. Речь идет не о скептической или солипсистской установке, а просто о методической процедуре, исключающей экзистенциальное содержание феномена и исследующей его чисто эссенциальную структуру. Гуссерль подчеркивает: "Смысл высказывания о предметности, что она есть и познавательным образом проявляет себя как сущее и притом сущее в определенном виде, должен именно из одного сознания сделаться очевидным и вместе с тем без остатка понятным. А для этого необходимо изучение всего сознания, так как оно во всех своих образованиях переходит в возможные функции познания" [26].

Здесь позволительно снова сослаться на уже цитированное нами выше письмо Рильке; эвристически оно могло бы оказаться совершенно неожиданным истолкованием глубиннейших пластов проблемы: "Природа, вещи нашего обихода и потребления случайны и бренны; но пока мы живем здесь, все они — наше владение, наши друзья, соучастники наших горестей и радостей, какими они уже были для наших предков. Так, все здешнее не только не следует принижать или перемещать в низший разряд, а как раз именно из–за его временности, которой оно обладает наравне с нами, все здешние явления и вещи должны быть поняты нашим внутренним разумом и преображены. Преображены? Да, потому что задача наша — так глубоко, так страстно и с таким страданием принять в себя эту преходящую бренную землю, чтобы сущность ее в нас "невидимо" снова восстала… У земли нет иного исхода, как становиться невидимой: и в нас, частью своего существа причастных к невидимому, пайщиках этого невидимого, могущих умножить за время нашего пребывания здесь наши невидимые владения, — в нас одних может происходить это глубоко внутреннее и постоянное превращение видимого в невидимое, уже больше не зависимое от видимого и ощутимого бытия — подобно тому, как наша собственная судьба в нас постоянно присутствует и постоянно невидима" [27].

 Интерсубъективность — Феноменология как универсальная наука, выводящая мир из конституирующих интенций чистой трансцендентальной субъективности, неминуемым образом сталкивается с опасностью солипсизма. "Когда Я, медитирующее Я, — замечает Гуссерль, — редуцирую себя с помощью феноменологического эпохé к моему собственному трансцендентальному Эго, не становлюсь ли я solus ipse и не остаюсь ли я им на протяжении всего процесса последовательного самоистолкования под титулом феноменологии?" [28] С другой стороны, очевидно, что солипсизм не является здесь отправным пунктом рефлексии; он — именно препятствие, подстерегающее анализ на путях самопознания, точнее, даже не препятствие, а видимость, кажимость, призрак (Schein, Gespenst) препятствия; как таковой, солипсизм — не столько реальная проблема мысли, сколько "мысленный эксперимент" (Gedankenexperiment), a солипсист — "сконструированный субъект" (konstruiertes Subjekt), который, по словам Гуссерля, даже не заслуживает своего имени. "Абстракция, осуществленная нами… не дает изолированного человека, изолированную человеческую личность. Эта абстракция состоит не в том, чтобы подготовить коллективное уничтожение людей и животных, окружающих нас, пощадив одного лишь человеческого субъекта, который есмь я. Субъект, оставшийся бы одним в этом случае, был бы все равно человеческим субъектом и оставался бы всегда интерсубъективным предметом, постигающим и полагающим себя в качестве такового" [29]. Как бы ни было, но Гуссерлю пришлось одолевать это препятствие", феноменологически формулируемое им как проблема конституирования интерсубъективности.