Реквием опадающих листьев - Молчанова Ирина Алексеевна - Страница 37

• Предыдущая
• 37/93
• Следующая

— Будь с ней помягче, она души в тебе не чает.

Тот ничего на это не ответил. Девушка подарила ему вымученную улыбку и сказала:

— Пойду погуляю. — И предупреждая его вопрос, добавила: — Хочу побыть одна.

Хуже не было, чем когда она улыбалась ему через силу. Укоры задевали меньше, чем молчаливое осуждение, Лайонел заметил брата, присевшего на скамейку возле скульптуры ребенка, склонившегося над разбитым коленом, и хотел направиться к ним, но слова Аделины остановили:

— А я до последнего не верила слухам, сплетням и газетам. — Она глядела в то направление, куда ушла Катя, и на лице с яркими крупными чертами возникло выражение разочарования.

— Любая газетная ложь — это правда, к которой никто не готов, — изрек молодой человек.

Женщина беззлобно фыркнула.

— Не она первая, не она последняя. Пока жива Тьеполо, этой девочке суждено быть на вторых ролях.

Лайонел покачал головой.

— Ошибаешься. Она навсегда номер один, не потому, что первая или единственная, а потому, что неповторимая.

Удостоверившись, что собеседница достаточно оскорблена, молодой человек распрощался и подошел к брату.

Тот приветствовал его угрюмым кивком. С того дня, как они встретились в спальне его черноволосой девицы, они не разговаривали.

— Метку нашел? — сразу перешел к делу Лайонел.

— Не искал, — последовал спокойный ответ. — Если тебе нужно, займись этим сам.

— Быстро сдаешься. Впрочем, тебе не впервой отходить в сторону!

Вильям поднял на него глаза. Лайонел пытался найти в них привычный упрек или обиду, но в их изумрудных недрах ничего подобного не было. Брат смотрел на него как-то иначе, и смотрел так уже не первый день. В нем произошла какая-то фатальная перемена. И она беспокоила Лайонела. Сперва он думал — то лишь временная грусть об утраченных отношениях. Полагал — Вильям тянется к нему по привычке, как обиженный ребенок хочет что-то доказать… Так и было, только теперь молодой человек засомневался, что это все. Крылось в зеленых глазах брата нечто особенное и предназначалось только ему, заставляя нервничать.

— Ты не хочешь искать метку из какого-то своего принципа? — осведомился Лайонел.

Вильям ухмыльнулся.

— А может, все объясняется куда проще? И я всего лишь хочу, чтобы ты поискал ее сам?

Лайонел смерил брата оценивающим взглядом.

— Какую бы игру ты ни затеял со мной, — он указал на скульптуру плачущего мальчика, — после слов «Game over» экран гаснет и второй жизни не дается. Помни.

Брат неотрывно смотрел на него, пожирая глазами.

— Я помню, как дорого стоит твое внимание.

— Не так давно мое внимание не стоило тебе ничего. Но бесплатно оно тебя не интересовало. — Лайонел усмехнулся. — Высокие расценки всегда вызывают уважение и живой интерес.

Он развернулся и зашагал по аллее, оглядывая сад в поисках своей рыжеволосой пассии, но не нашел — девушки не было в саду. Взгляд наткнулся на Георгия — тот стоял возле бассейна с пустым бокалом, но уже через пару мгновений оказался родом и негромко произнес:

— Я вот все думаю — когда твой здравый смысл сломает гордыню и ты все-таки спросишь у меня то, что тебе так хочется знать?..

— А знаешь, о чем думаю я?

Георгий вздохнул.

— Тебе прекрасно известно, что нет. Ты закрыл большую часть своего сознания от меня.

Молодой человек жестом подозвал официанта, взял с подноса бокал крови.

— Ну, так я тебе скажу, о чем — как долго ты еще будешь наивно надеяться на мое прощение?

— А на сколько хватит твоей обиды?

— Я не обижен, — спокойно возразил Лайонел. — Я разочарован. Время стирает обиды, разочарование же, неотделимое от опыта, остается.

Георгий опустил голову, пробормотав:

— Мне казалось, сражаясь за тебя против старейшин, я доказал свою преданность.

— Нельзя совершить предательство, а потом доказать свою преданность. В задаче, ответ которой должен равняться «Дружбе», преданность не переменная величина — только постоянная.

Видя, что гости посматривают на них с любопытством, Лайонел двинулся по аллее в сторону дворца, жестом приглашая Георгия следовать за ним.

Когда они миновали белокаменные ворота со стражей, молодой человек резюмировал:

— Я буду тебе весьма признателен, если перестанешь питать иллюзии касательно наших дальнейших взаимоотношений.

Они прошли мимо стойки с красивой темноволосой девушкой, и Георгий сказал:

— Не верю, что тебе настолько безразлична наша дружба.

Лайонел засмеялся.

— Наша дружба осталась на том шоссе, где ты предал меня ради того, чтобы покувыркаться в постели с моей женщиной.

Они молча прошли по белокаменному коридору, поднялись на второй этаж и вошли в круглый зал, где проходили собрания. Георгий хотел сказать что-то еще, но Лайонел ему не позволил, заявив:

— Мне не нужны оправдания, они ничего уже между нами не изменят. В данный момент мой интерес к тебе обусловлен твоими способностями к чтению мыслей.

Георгий покачал головой.

— Да, конечно. Тебя интересует Фарнезе, не так ли? — Он помолчал. — Должен разочаровать, информация, которая тебе нужна, закрыта. На этой части его сознания стоит сильнейший блок. Я поговорил с несколькими вампирами, занимающимися снятием блоков, но они отказались работать. Догадываешься, почему?

Лайонел кивнул.

— Боятся связываться с тем, кто его поставил. Тут все понятно. — Он прошелся по залу, подошел к трибуне и облокотился на нее, задумчиво глядя на бывшего друга.

— Хочешь еще что-то знать? — нарушил гнетущую тишину Георгий.

Лайонел долго молчал, но в конце концов задал мучавший его вопрос:

— Он думает о ней? — И с ходу получил ответ:

— Да. Постоянно. — Георгий криво улыбнулся. — Позволю себе не вдаваться в подробности, что он делает с ней в своих фантазиях.

Лайонел не заметил, как сжал край трибуны, услышал лишь, когда дерево треснуло под его пальцами и посыпалось на пол. Молодой человек поморщился. Уходя из сада, он так нигде и не увидел Катю. Ее не было среди других гостей, как и Фарнезе.

— Я найду того, кто снимет блок, — процедил сквозь зубы Лайонел.

— Не сомневаюсь, — качнул головой Георгий.

По пустынным улицам и по набережной Мойки расстелился туман, воздух был теплым и влажным. Из белого марева тускло-желтыми глазами смотрели фонари. Вдоль нечетких очертаний решетки деревья с потускневшей листвой стояли в безветрии недвижимые, окутанные ожерельем капель.

В мертвой тиши ночного города звучал Десятый вальс Шопена — волшебно-призрачный, переливистый, похожий на печальную игру капели.

Катя медленно шла в сторону Поцелуева моста, ведя ладонью по литым перилам ограды.

Шлейф бордового платья тянулся за девушкой; кожи на груди, руки, точно мягким языком, касался плотный влажный туман. Глаза все еще немного жгло от непролитых слез.

Около часа она просидела на дереве, напротив темных окон родительской квартиры, откуда не доносилось ни звука. Мать с отцом давно спали, но Катя все равно бессмысленно ждала, надеясь, что в кухне или ее комнате включится свет. Казалось, она много лет не видела родителей. А на самом деле не прошло и месяца. Казалось, что она невыносимо устала, но в ногах не ощущалось тяжести, напротив, они несли ее легко-легко, как пушинку.

Бывали дни, когда хотелось кричать от одиночества. Рядом постоянно кто-то находился, но она чувствовала себя так, словно была совсем одна во всей Вселенной. А жаловаться не смела. Иногда в глазах старых вампиров она видела обреченную усталость. Но они, улыбаясь, подносили к губам бокалы с кровью — и продолжали жить. В такие моменты становилось по-настоящему страшно. Ее жизнь, как игрушечного волчка, завели, и та закрутилась-закрутилась… И к осознанию, что волчок не остановится, девушка была не готова.

На мосту она взяла в ладони хромированный замок в виде сердца, висящий на перилах узорной решетки.

• Предыдущая
• 37/93
• Следующая