Безмолвный мир Николаса Квина - Декстер Колин - Страница 17

Морс опять кивнул, но смотрел при этом как бы в никуда.

— Я начинаю сомневаться, что мы на правильном пути. И знаешь почему, Льюис? Я нисколько не удивился бы, если бы… — Зазвенел внутренний телефон, и Морс с интересом выслушал информацию. — Спасибо, что сказали, доктор Бартлет. Вы можете попросить, чтобы он немедленно зашёл ко мне?

Когда вкрадчивый Ноукс начал свой короткий рассказ, Морс задавался вопросом, какого дьявола он сразу доверительно не побеседовал со смотрителем? Ведь прекрасно знал, что на официальных бланках всех без исключения учреждений первым должно бы стоять имя смотрителя. Куда бы ни призвал Морса служебный долг (включая полицейское управление), он убеждался, что именно смотритель, с его странно отталкивающим сочетанием услужливости и угодливости, был тем человеком, чьё расположение ценилось превыше всего, чьё содействие по части ключей, чашки чая, кабинетов и прочих сиюминутностей было абсолютно незаменимо. Приняв это за аксиому, следовало отметить, что Ноукс являлся приятнейшим образчиком своей разновидности.

— Да, сэр, его куртка там висела… я это запомнил очень хорошо, потому что его шкаф был открыт, и я сам его закрывал. Секретарю не нравится, когда шкафы незаперты. В этом вопросе он очень привередлив.

— На его столе лежала записка?

— Да, мы её видели.

— Вы сказали «мы»?

— Я и мистер Руп, сэр. Он был со мной. Дело в том, что…

— Что он тут делал? — спокойно спросил Морс.

— Он хотел видеть господина секретаря. Но доктора Бартлета не было. Я знал это точно, сэр. Поэтому мистер Руп спросил меня, нет ли кого-нибудь из помощников господина секретаря. Дело в том, что он привёз какие-то документы и хотел их кому-нибудь передать.

— И кому же он их в конце концов передал?

— В том-то и дело. Я хотел сказать, сэр, что мы обошли все кабинеты, но никого не застали.

Морс внимательно на него посмотрел:

— Вы совершенно в этом уверены, мистер Ноукс?

— О да, сэр. Мы никого не смогли найти, и тогда мистер Руп оставил бумаги на столе у господина секретаря.

Морс посмотрел на Льюиса, и его брови заметно подскочили.

— Ну-ну. Это весьма любопытно. Весьма любопытно.

Но если это, действительно, было так любопытно, как Морс хотел внушить смотрителю, то дальнейших вопросов это не вызвало. По крайней мере, в данный момент. Всё дело в том, что это сообщение для Морса оказалось совершенно неожиданным, и он теперь сожалел о своём преждевременном решении (до глупости театральном) распространить в офисе слух (который теперь ходит по всему синдикату), что он собирается поговорить с каждым на предмет их перемещений днём в прошлую пятницу. Меньше всего он ожидал, что всем четверым потребуется алиби. Он знал, что Бартлет был в Бенбери. Но где были остальные в ту роковую пятницу? Моника, Оглби, Мартин и Квин. Никого из них не было в синдикате. Вот это да!

— В какое время всё это происходило, мистер Ноукс?

— Примерно в полпятого, сэр.

— А кто-нибудь ещё оставил записку?

— Кажется, нет.

— А мог кто-нибудь из них находиться на втором этаже, как вы думаете?

— Мог, сэр, но… В общем, я пробыл здесь довольно долго. Менял в коридоре перегоревшую лампу, когда вошёл мистер Руп.

Морс, по-видимому, всё ещё был сбит с толку, и Льюис решил ему помочь:

— Мог кто-нибудь быть в туалете?

— Долго ж в таком случае он там сидел! — По слегка презрительной ухмылке, пробежавшей по лицу Ноукса, было совершенно ясно, что он не готов проявлять особенное почтение к предположениям простоватого сержанта, и почти неизбежное «сэр» было нарочито опущено.

— В пятницу днём шёл дождь, верно? — спросил наконец Морс.

— Да, сэр. Шёл дождь, дул ветер. Скверный был денёк.

— Надеюсь, мистер Руп вытер обувь? — бесхитростно поинтересовался Морс.

Впервые Ноукс заметно смутился. Он скрестил руки и спросил, что означает этот вопрос.

— Видели ли вы в тот день хотя бы кого-нибудь — позже, я имею в виду?

— Нет, не видел, сэр. То есть видел, как мистер Квин отъезжал на своей машине примерно в…

— Что-что? — Морс выпрямился и в замешательстве уставился на Ноукса. — Говорите, видели, как он отъезжал?

— Да, сэр. Примерно без десяти пять. Его машина была…

— А других машин уже не было? — прервал его Морс.

— Нет, сэр. Только машина мистера Квина.

— Что ж, спасибо, мистер Ноукс, вы были нам очень полезны. — Морс встал и проводил его до дверей. — И после этого вы никого — совсем никого — не видели?

— Нет, сэр. Разве что самого господина секретаря. Он возвратился в офис примерно полшестого, сэр.

— Понятно. Что ж, большое вам спасибо.

У Морса плохо получалось скрыть сильное волнение. Он еле удержался от того, чтобы поскорей вытолкать Ноукса в коридор.

— Если я смогу быть вам чем-нибудь полезен, сэр, надеюсь, вы… — Ноукс стоял в дверях, подобно вассалу, прощающемуся со своим сеньором. Но Морс его уже не слушал. Тихий голосок в его голове нашёптывал: «Проваливай, раболепный подхалим», однако он добродушно кивнул, и смотритель наконец бочком вышел из кабинета.

— Ну как, Льюис? Что скажешь после этого?

— Надеюсь, мы скоро найдём свидетеля, который видел Квина вечером в пятницу в пабе. Когда заведение уже закрывали на ночь.

— Ты так считаешь?

Но Морса на самом деле совершенно не интересовало, что думает обо всём этом Льюис. Вчера шестерёнки вовсю завертелись, но, как теперь выяснилось, не в том направлении. Пока Ноукс говорил, они временно прекратили вращаться вовсе. А теперь опять понеслись со всё большей скоростью, причём два или три из них бешено жужжали. Морс взглянул на часы и понял, что утро уже миновало.

— Пойдём узнаем, чем они там потчуют из спиртного в этом «Дон Кихоте», а, Льюис?

Очень немногие здания, построенные в Оксфорде после Второй мировой войны, были встречены его жителями с одобрением. Наверно, это неудивительно, что публика, избалованная ежедневным созерцанием старинных благородных особняков, испытывала естественное предубеждение против армированного бетона послевоенных построек; а возможно, современные архитекторы — обыкновенные безумцы. Однако в том, что госпиталь Джона Радклиффа на Хединггон-Хилл является одним из наименее вызывающих образчиков современного дизайна, сходились все. Все, кроме, разумеется, тех, кто жил по соседству и в один прекрасный день обнаружил, что их дорогие особняки выглядят карликами на фоне гигантского строения, а садики смотрят теперь не на открытое пространство Мэнор-парка, а на широкое и беспокойное шоссе. Семиэтажный госпиталь построен из глянцевого беловатого кирпича, окна выкрашены шоколадно-коричневой краской, и расположен он на просторной, засаженной деревьями территории, где ярко-синие указатели с белыми крупными надписями направляют новеньких к месту их назначения. Однако новеньких здесь бывает мало, поскольку госпиталь Джона Радклиффа в основном предназначен для безопасного появления на свет младенцев, которым суждено родиться под эгидой Оксфордширского управления здравоохранения, так что почти все будущие мамаши заблаговременно, и не раз, подвергали здесь свои драгоценные эмбрионы проверкам, тестам и обследованиям. И Джойс Гринуэй тоже. Но в её случае («Одном на тысячу», — как сказали врачи) всё произошло не совсем так, как гарантировали гинекологи.

Фрэнк Гринуэй был свободен от работы днём в среду, поэтому он подъехал на стоянку при больнице в час дня. Настроение у него значительно улучшилось, поскольку всё шло к тому, что теперь наконец-то всё образуется. Хотя он до сих пор не мог думать спокойно об идиоте мастере из Коули, который не сообразил вечером в прошлую пятницу передать, что ему звонили из дому, в результате чего Фрэнку казалось, что он бросил жену на произвол судьбы. Это же первенец! Нельзя сказать, что Джойс растерялась: когда она почувствовала, что наступает критический момент, она проявила свойственную ей смекалку и напрямую связалась с госпиталем. Но вспоминать об этом до сих пор было стыдно, и нечего делать вид, будто не стыдно. Ибо когда он наконец прибыл в госпиталь, было полдесятого вечера, и их недоношенный ребёнок — появившийся на свет на три недели раньше срока — уже начал отважную и успешную борьбу за жизнь в отделении интенсивной терапии. Это была не его вина, ведь правда? Но для Фрэнка (имевшего слабое воображение, но развитое чувство сострадания) это было всё равно что опоздать на десять минут на футбольный матч любимой команды и обнаружить, что он пропустил единственный гол в той игре.