Жанна д'Арк - Твен Марк - Страница 3
- Предыдущая
- 3/131
- Следующая
Все мои сверстники были добрыми, славными, типично крестьянскими детьми, не слишком развитыми, конечно, — этого и нельзя было от них ожидать, — но добросердечными, дружественными, послушными своим родителям и священнику; подрастая, они проникались узостью взглядов и предрассудками, перенятыми от старших и принятыми на веру без сомнений и рассуждений, как нечто само собой разумеющееся. Религию они унаследовали от отцов, политику — также. Ян Гус и ему подобные могли не соглашаться с церковью, но в Домреми это ни у кого не подрывало веры; и когда начался раскол — мне было тогда четырнадцать лет — и у нас появилось трое пап сразу[6] , в Домреми никто даже не задумался над тем, кого из них выбрать: папу в Риме мы считали настоящим, а папу вне Рима мы вообще не считали папой. Каждый житель села был арманьяком-патриотом, и мы, дети, страстно ненавидели англичан и бургундцев вместе с их политикой.
Глава III
В ту отдаленную эпоху наше Домреми было такой же скромной, глухой деревушкой, как и многие другие. Своими узенькими, кривыми улочками и переулками, окаймленными нависшими соломенными крышами крестьянских дворов, она напоминала лабиринт. Дома тускло освещались крохотными окошками, с деревянными ставнями, а вернее — дырами в стенах вместо окон. Полы — земляные, а мебели почти не было. Население занималось главным образом скотоводством, и вся молодежь пасла скот.
Деревня была расположена в живописном месте. В одном ее конце вплоть до реки Маас простирался широкий цветущий луг; в другом — отлогий травянистый холм, на вершине которого зеленел дубовый лес, густой, темный, дремучий, полный таинственной прелести для пас, ребятишек, так как в давние времена там было совершено разбойниками немало убийств, а еще раньше там нашли себе приют чудовищные драконы, изрыгающие пламя и яд из своих ноздрей. И в самом деле, там жил один из таких драконов и в наше время. Он был ростом с высокое дерево, толстый, как бочка, весь покрытый чешуей, похожей на огромные черепицы, у него были выпуклые рубиновые глаза величиной с человеческую голову и такое якореобразное раздвоение на хвосте, что даже передать невозможно, слишком большое даже для драконов — это утверждал каждый, кто имел представление о подобных чудовищах. Думали, что этот дракон был ярко-голубого цвета с золотыми крапинками, но никто никогда его не видел, а поэтому трудно доказать, что он был именно таким; все это только предположение. Но это не мое предположение: я считаю, что не следует делать предположений, когда для этого нет никаких данных. Если бы вы создали человека без костей, то на первый взгляд он бы не отличался от нормального человека, однако он никогда бы не встал на ноги. И я считаю, что этот пример вполне объясняет причины возникновения предположений. Но я подробнее коснусь этой темы в другое время и постараюсь привести более веские доказательства. Что же касается того дракона, то я всегда думал, что его цвет должен быть золотым, без примеси голубого, так как именно такого цвета и бывают обычно драконы. То, что этот дракон лежал одно время на опушке леса, подтверждается тем фактом, что Пьер Морель, как-то оказавшись там, слышал его запах, по которому и узнал его. Это наводит на страшную мысль: как близко может нам угрожать смертельная опасность, и мы даже не подозреваем об этом.
В былые времена сотни рыцарей из многих отдаленных уголков земли один за другим отправились бы туда, чтобы убить дракона и получить награду, но в наше время такой метод устарел, и за истребление драконов взялись священники. В данном случае это сделал отец Гильом Фронт. Он устроил процессию со свечами и хоругвями, которая, воскурив фимиам, прошла по опушке леса и заклинаниями изгнала дракона. О нем потом никто ничего не слышал, хотя многие все-таки придерживались мнения, что специфический запах дракона полностью никогда не исчезал. По сути, никто этого запаха никогда не чувствовал, это было всего лишь мнение, лишенное оснований, как видите. Я знаю, что чудовище до заклятия находилось в лесу, но осталось ли оно там и после — об этом я ничего определенного сказать не могу.
На плоскогорье вблизи Вокулера, на красивой открытой поляне, устланной зеленым травянистым ковром, стоял величественный, развесистый бук; он всегда бросал вокруг себя широкую тень, а под ним пробивался прозрачный, холодный родник. Летом туда приходили дети — таков уж был обычай на протяжении более пятисот лет, — целыми часами они пели песни и устраивали вокруг дерева пляски, освежаясь иногда ключевой водой. Им было так приятно, так весело. Они плели венки из цветов, развешивали их на дерево и раскладывали их около источника в угоду феям, жившим там; ведь феи, эти воздушные, невинные создания, любили все нежное и красивое, и, конечно, полевые цветы и венки из них. В ответ на такую внимательность феи старались отплатить детям не меньшей любезностью: они заботились о том, чтобы родник был всегда наполнен холодной, чистой водой, отгоняли змей и вредных насекомых. Таким образом, никогда не возникало ссор между феями и детьми на протяжении более пятисот лет — предание даже гласит, более тысячи лет; напротив, между ними всегда были любовь и взаимное доверие. Если кто-либо из детей умирал, феи оплакивали покойника не меньше, чем его сверстники, и это всегда можно было заметить: на рассвете того дня, в который должны были состояться пoxopoны, они вешали венок из бессмертников над тем местом под деревом, где ребенок обычно сидел при жизни. Я знаю, что это правда, так как сам был очевидцем; я не пользуюсь слухами, А думать, что это делали именно феи, заставляет то обстоятельство, что венки были всегда из черных цветов неизвестного во Франции вида.
С незапамятных времен все дети, выросшие в Домреми, назывались «детьми Волшебного дерева», Им нравилось это прозвище, так как в нем заключалось для них какое-то таинственное преимущество перед всеми другими детьми. Что же это за преимущество? Когда наступали последние минуты жизни ребенка, тогда над смутными, бесформенными образами, мелькавшими в его мутнеющем уме, вставало нежное, дивное, прекрасное видение Волшебного дерева, — и душа ребенка обретала покой. Так говорили многие. Другие же говорили, что видение являлось дважды: один раз как предостережение за год пли за два до смерти, когда душа была в плену грехов, и тогда Дерево являлось в своем унылом зимнем одеянии, повергая душу в ужас; если же приходило раскаяние и жизнь обретала чистоту, видение являлось снова, на этот раз в прекрасном летнем наряде; но если же душа оставалась грешной, то видение более уже не появлялось, и грешная душа, обреченная на смерть, уходила из жизни. Наконец, третьи говорили, что видение являлось лишь один раз, и только тем, чьи души не были запятнаны грехом, кто одиноко умирал в дальних краях и страстно жаждал увидеть хоть что-нибудь дорогое, напоминающее родину. А какое напоминание могло быть более отрадным для их сердец, как не видение Дерева, бывшего их любимцем, соучастником в радостях и утешителем в детском горе в чудесную пору ушедшей юности?
- Предыдущая
- 3/131
- Следующая
