Гроза - Инош Алана - Страница 2

– Лежава? – повторила Маша фамилию Леры, будто пробуя её на вкус. – Это что-то грузинское? М-м, значит, в тебе течёт горячая кавказская кровь?

Прапрадед Леры был родом из Тбилиси, но его потомки совсем обрусели, и всё, что Лере досталось из грузинского наследия – это фамилия и нос. Далеко выдающийся, чуть заострённый, с темпераментной горбинкой, он никогда не нравился своей обладательнице, и она давно мечтала уменьшить этот «орлиный клюв», но Маша вдруг воспылала к нему нежной страстью.

– Ничего не делай! Я обожаю красивые крупные носы! С ним у тебя такой волевой и философский профиль…

Лера разбила все Машины стереотипы о детях гор: природа не наградила её чистым и сильным голосом, готовить она умела только жареную картошку и макароны по-флотски со студенческих времён, а характером обладала вовсе не взрывным, а вполне обычным – по крайней мере, так ей самой казалось. В ней будто уживались две разные натуры: твёрдый, принципиальный, активный и решительный руководитель, выходя за пределы офиса, превращался в мягкого человека, весьма робкого с девушками. Солнечная хитринка светлых, пристально-насмешливых глаз Маши вонзилась ей в сердце золотой занозой, чтобы потом долго сидеть внутри и ныть сладкой болью…

Лера помнила родного отца как доброго, слабого, чрезвычайно падкого на женские чары человека. Устав от измен, мать подала на развод; Лере тогда было двенадцать лет, и эта беда расколола её душу на две кровоточащие и борющиеся друг с другом половинки. Она тосковала по отцу и вместе с тем не могла простить ему, что он променял их с мамой на другую женщину. Отец пытался встретиться с ней, объясниться, но Лера гнала его: гордость жгучим угольком засела под сердцем. Перед её мысленным взглядом навеки застыла картина из солнечного майского дня; отец встретил её после уроков, но она ожесточённо сказала: «Уходи». Слёзы, катившиеся по его обрюзгловатому, рыхлому лицу, жгли её ещё много лет во сне и наяву, а губы, бормотавшие «пойми меня, прости меня», приводили в бешенство. Он был жалок, и она его с негодованием оттолкнула, а придя домой, истошно заголосила от всей своей растерзанной души, чем до смерти перепугала мать. Это были её последние слёзы: что-то будто порвалось в ней, лопнул какой-то нерв.

Отец женился на виновнице своего развода, в новой семье у него родились двое мальчиков, но Лера не встречалась с ними, хоть и знала адрес. Мать тоже вышла замуж, и девочка не поладила с отчимом. Это было непримиримое столкновение характеров: дядя Олег считал женщину придатком мужчины, зависимым и слабым, и умную, свободолюбивую Леру пытался сломать полным контролем и унижением.

– После школы – никаких подружек и гулянок! – орал он, хлеща ремнём по столу так, что на нём вздрагивали и звякали чашки. – Порядочная девочка должна сидеть дома! Сегодня ты с подружками допоздна гуляешь, а завтра по рукам пойдёшь! От школы до дома – двенадцать минут пешком, я засекал! Не уложишься – выдеру вот этим ремнём так, что сидеть не сможешь!

Лера не хотела прогибаться под такое воспитание и ушла жить к бабушке. Та тоже беспокоилась, когда внучка задерживалась где-то, и Лера старалась звонить ей, если была такая возможность.

К мальчикам Леру никогда не тянуло. Она могла гонять с ними мяч во дворе, но целоваться ей хотелось с девочками. В одиннадцатом классе она пережила свой первый роман, закончившийся расставанием и невольным каминг-аутом. Обеих вызывали к директору, и ещё долго душа Леры болела, как ободранное колено, обнажённая и вывернутая наизнанку, политая грязью и растоптанная взрослыми. В семье, конечно, всё узнали, и отчим устроил скандал. Удар ремня по лицу едва не оставил Леру без глаза; алая пена ярости поднялась шумной волной и застелила взгляд, и девушка не видела и не помнила, как дядя Олег оказался на полу – с шишкой на голове, среди обломков разбитой табуретки…

Мир был слишком тесен, в толпе абитуриентов встречались знакомые лица, и Лера уехала поступать в другой город – туда, где её никто не знал. Поступила на бюджетное место – без взяток, исключительно своим умом. Жилось в общаге суматошно, всё время хотелось есть и спать, а деньги от бабушки и матери поступали нерегулярно – приходилось подрабатывать репетиторством, раздачей рекламных листовок, написанием контрольных и курсовых для ленивых, но обеспеченных студентов. Но как ни слипались глаза от бессонных ночей, как ни бурчало в животе от голода, любви всё равно хотелось, и во второй раз у неё завязались отношения с девушкой на третьем курсе университета – с кошачьи-пластичной, вкрадчиво-ласковой сероглазой Наташей, слегка картавой, интеллигентной обладательницей чувственных пухлых губ и нервных, тонких ноздрей. Они всерьёз строили планы на совместную жизнь, но испытания временем их чувства не выдержали. Наташа пыталась переделать Леру «под себя», учила, воспитывала, а та молчаливо и неосознанно сопротивлялась давлению на свою личность. Ссоры, ревность, размолвки тяготили обеих, и к диплому всё как-то само остыло и сошло на нет – без крика и драм, но с тупой тоской под рёбрами и сосущим под ложечкой душевным голодом.

Когда бабушка умерла, трёхкомнатная квартира досталась Лере. В далёком прошлом остался ремень и вздрагивающие чашки на столе; теперь Лера, а точнее, уже Валерия Геннадьевна остановила свой чёрный «фольксваген» у когда-то родного подъезда, чтобы отвезти отчима в больницу на операцию по поводу рака простаты.

– Эх, хороша ласточка, – прищёлкнул языком сильно сдавший, полысевший дядя Олег, окинув взглядом сверкающую на солнце иномарку. У него самого был кашляющий, дышащий на ладан «жигулёнок», в котором он привычно ковырялся в гараже по выходным уже двадцать лет. – У кого пришлось отсосать? А, я забыл, у тебя же другая ориентация… Тогда, наверно, отлизать или как у вас там принято?

Лера молча завела мотор, и тот ласково, негромко заурчал. Отчим восхищался низким уровнем шума и плавным ходом машины, дивился кондиционеру и прочим «прибамбасам».

– Пацана бы за руль этой красотки, – сетовал он. – А баба что в машинах понимать может?

После операции он прожил два года. Мать продала его «жигулёнка» по дешёвке.

Маша выросла в благополучной и обеспеченной семье, получила два образования – медицинское и лингвистическое, побывала замужем – по её словам, это была дань обществу и мнению родителей. Жизнь с молодым, но уже весьма успешным мужем-бизнесменом не задалась, развод последовал спустя год, и с тех пор Мария находилась в активном поиске. Она тусовалась на темных форумах, знакомилась с девушками, и за её плечами был гораздо более богатый опыт отношений, чем у Леры. Карьеру она начала с преподавания в школе английского и химии, потом устроилась в бюро переводов, где специализировалась на гуманитарных и медицинских текстах, а после её взяли переводчиком в фармацевтическую компанию. Она интересовалась прозой и поэзией, сама пописывала стихи, любила хорошие вина и вкусную еду, и было в ней что-то кошачье, изящно-хищное. Её вкрадчивая ласка чаровала и пьянила, как сладкое медовое зелье, а временами она напоминала Лере золотистую змейку, свернувшуюся в траве… Домой они ехали в одном поезде, но в разных купе. Маша курила тонкие сигареты, и под этим предлогом они провели в тамбуре почти половину дороги. Машины стихи журчали прихотливым ручейком, колосились золотой рожью, опьяняли липким соком изысканного винограда; уже на вокзале в контактах телефонной книги у Леры красовался новый номер, а душу ей грело предложение выпить по чашечке кофе.