Кома - Анисимов Сергей - Страница 58

• Предыдущая
• 58/81
• Следующая

– Как ты? – спросила мама, глядя на него с беспокойством.

– Нормально…

Николаю хотелось устало и облегчённо прислониться к стене, но тогда бы мама точно испугалась, поэтому он просто сел на стул и начал стаскивать обувь.

– На коврике! – скомандовала мама, и Николай улыбнулся. Есть вещи, которые никогда не меняются.

– Олег, Коля пришёл!

В прихожую вышел отец, и Николай встал, обнявшись и с ним тоже. Было такое ощущение, будто он вернулся на побывку с войны.

– Мама, есть хочу, помираю… – сказал он извиняющимся тоном. – И мыться тоже…

Он поднял с пола сумку и выложил на батарею пакет с нетронутой ещё бритвой и смятый «второй» халат, который так до сих пор там и лежал. Саму сумку Николай отдал отцу.

– Мы звонили Алексею Степановичу, – сказал отец, приоткрыв на мгновение дверь и кинув сумку куда-то вглубь своей комнаты. – Там второй день никто не берёт трубку, а телефона его сына, как его… Паши, – у нас нет. У них всё в порядке?

– Да как вам сказать…

Николаю очень надоело, что весь сегодняшний день он врёт, – с утра до вечера. Ему хотелось сказать хоть что-то от души. Но, к сожалению, это было или то, что говорить родителям было никак нельзя, или просто мат.

– Их попытались ограбить, – всё же сказал он, сочтя это компромиссом. -Сдуру. Алексей Степанович долго не церемонился, положил бандюков на месте. Когда я прибежал, там уже вовсю милиция работала, пули из стен выковыривала: он промахнулся пару раз.

– У него что, есть оружие? – с ужасом спросила мама.

Николай поднял голову и посмотрел на неё, стараясь, чтобы его взгляд выглядел ласково, а не иронично.

– Алексей Степанович две войны прошёл: Отечественную от звонка до звонка, и Корею^, – негромко сказал он. – У него оружия на половину Госдумы хватило бы, если бы его туда пустили.

– А что ты там так долго делал?

Это спросил уже отец, и Николай повернулся к нему, облокотившись об спинку стула, чтобы сэкономить хотя бы кроху энергии.

– А я уже не там. До середины ночи просидел, а потом пошёл, – были всякие причины не возвращаться сразу же домой. И вчера тоже. Знаете, – он поднялся с места и подошёл к напрягшимся родителям вплотную, так, чтобы они видели его глаза. – Я не могу и не стану вам всё рассказывать, но у меня одна просьба. Не открывайте сейчас никому дверь вообще. Ни если принесут телеграмму, ни если соседи снизу начнут кричать, что вы их затопили. Даже не подходите к двери, к глазку. И если будет возможность, то перед тем как выходить из дома на работу или по магазинам, звоните Александру Ивановичу и просите его подняться к вам с собакой и посмотреть, – не стоит ли кто лишний на площадке.

Николая позавчера поразило то, как легко вошли к деду Лёше. А Александр Иванович, – это был тот самый отставной спортсмен-лыжник со старой овчаркой, регулярно общающийся с родителями по делу и без. Положиться на него было можно. Помимо этого, с недавнего времени Николай начал уважать собак значительно больше, чем раньше, а его зверюга действительно выглядела серьёзно, – даже лучше, чем выручивший его в драке велыптерьер.

– Я бы и сам выходил, но я теперь снова нескоро сюда приду, наверное. Завтра дежурство, а потом – будет видно. Жизнь покажет.

Мылся Николай долго и с удовольствием. Царапал себя по спине, сковыривая бугорки ороговевшей кожи, намыливал голову самым пахучим шампунем, который мог найти в маминых батареях. Только закончив, он сообразил, что кажется стонал от удовольствия. Это было бы забавно, не возникни при этом риск, что постучавший на звук отец, – пришедший потереть спинку, мог увидеть его бок. Рана заживала по-прежнему отлично, и даже достаточно горячая вода её не беспокоила. Николай вспомнил, что обещал Игнату пиво, а потом начисто об этом забыл. К выходному, кажется, – то есть для него – к воскресенью. Хотя кто его знает, конечно, что с ним будет к выходному.

Довытиравшись и переодевшись в чистое – старые тренировочные штаны с проплавленной дыркой на голени и растянутую «домашнюю» футболку с изображением дымящего паровоза, Николай прошёл на кухню, и робко присел на табуретку, с вожделением оглядывая то, что мама наметала на стол. Родители, похоже, тоже ощущали что-то вроде «сын вернулся», и сели рядом. Отец вынул из холодильника уже открытую и на две трети пустую бутылку чего-то молдавского, и разлил по капельке.

– За удачу, – попросил Николай.

– Давай.

Они звякнули стеклом. Отец поставил рюмку и спросил: «Рассказывать будешь?».

– Нет.

– Коля, ну может мы помочь сумеем чем-то? Может, деньги нужны, или поговорить с кем-то? Коль, ну мы же твои родители, ну как же можно так?..

Три года назад в такой ситуации Николай почувствовал бы раздражение. Теперь – нет, ни на минуту. Родители были совершенно правы, но говорить им всё равно было нельзя ничего. История пачкала окружающих опасностью как флуоресцентная краска. Он и так рисковал, придя сюда, но если родители не будут знать ничего лишнего, это может сыграть свою роль в том случае, если его всё-таки убьют: это он осознал совершенно хладнокровно. Сутки назад Николай сделал оставшийся безответным звонок по вызубренному в своё время номеру, со свежекупленной и немедленно после звонка выкинутой телефонной карточки. Он надеялся на то, что ему дадут другой, более «прямой» телефонный номер, но звонок был принят автоответчиком, приятным женским голосом предложившим ему «оставить сообщение после сигнала». Говорил он минут пять, слушая, как шуршит проволока в аппарате. Если ему не суждено выйти из всего этого живым, звонок останется его завещанием. Может быть, какую-то роль это и сыграет.

– Мама, – сказал Николай доев всё, что перед ним стояло и осознав, что если он прямо сейчас не ляжет спать, то помрёт на месте. – Начиная с этого момента, если мне будут звонить, – сразу спрашивай кто. Если ответят «это знакомый» или что-то в этом роде, – вежливо отвечай, что я уже неделю дома не был, – мол, загулял у какой-то новой подруги. Аналогично – если позвонит любой из моих знакомых, кого ты действительно знаешь. Говорить так всем, кроме Алексея Степановича и ещё двух человек: того, кто назовётся Яковом Рабиновичем, и девушке по имени Соня. Если они позвонят, -спросить, что передать, и запомнить, когда звонили.

Николай понял, что говорит с родителями суховато и слишком по-деловому, как с какой-нибудь санитаркой, и ему стало неловко.

– Есть мнение, что бандюков на квартиру Вдовых мог навести я, – сказал он извиняющимся тоном. – И это не шутка. Я сейчас с этим разбираюсь, и будем надеяться, что скоро разберусь. Но осторожность не помешает, правда?

– Конечно. Но ты уверен, что…

– Папа, я ни в чём сейчас не уверен, – со вздохом пришлось признаться Николаю. – Но что в это нельзя впутывать никого лишнего, – это верно на сто процентов. Мне ничего не сделается, если я буду вести себя благоразумно. Вам – тоже. Но если бы у нас была собака, то я бы посадил её на коврик в прихожей и приказал бы кусать всех входящих, от кого не будет пахнуть медициной. Впрочем, – он на мгновение задумался, – Этих тоже надо кусать. Для профилактики.

Пропел отец. Петь он любил и умел.

– Во-во! – подтвердил Николай. – И сами тоже поглядывайте вокруг. Вы помните того якобы военного, кто ждал нашего соседа снизу сидя на подоконнике?

– Да, конечно.

– Вот если увидите его ещё раз, зайдите через какое-то время к родителям этого парня, и поговорите с ними. Одно дело, если он действительно скрывается от призыва, и другое, если это, скажем, «не совсем так».

Вот именно после этих слов Николаю стало окончательно стыдно. Его последние слова оказались почему-то той самой последней каплей, которая перевела все его размышления и поступки последних дней в качество уже полной «детскости». С невероятной, и неожиданно кристальной ясностью ему вдруг стало понятно, что вся эта мужественная борьба с собой и игра с неведомыми врагами, попытки что-то уяснить и переменить в происходящем – всё это, похоже, было ерундой с начала и до конца. «По-настоящему» всё это должно было быть совсем не так. Если бы судьба ткнула его каким-то боком в серьёзное, реальное, затрагивающего интересы государств дело, его бы сожрали за секунду. Не приостановившись даже чтобы задуматься над тем, с чем он не согласен и почему он дёргается. А раз он всё ещё жив – значит это уже не «конторы», что наша, что немецкая, по какой бы причине она бы ни работала в современной России. Если он не окончательно ещё свихнулся, интерпретирует хотя бы сами голые факты верно, и в клинике действительно что-то криминальное происходит – то это частные или по крайней мере корпоративные интересы. А значит, -Рабинович-младший совершенно прав и это просто деньги. У клиники и Университета нет и быть не может денег, которые способны подвигнуть кого-то на действия такого масштаба. Опять же, – как Николай не забывал оговаривать после каждой очередной мысли в этом направлении, – если это всё же именно целенаправленные действия, а не новый СПИД. Денег, оправдавших бы подобное, крутиться здесь, в Университете не может даже теоретически, даже если выгнать всех больных и студентов, и сдать освободившиеся помещения под склад импортной сантехники или офисы полудюжины компаний мобильной связи. В отечественной медицине последние несколько лет творилось такое, что у Николая не было никаких сомнений: именно это и является золотой мечтой тех людей, кто курс этой самой медицины и определяет. Но на местах, извините, такие номера проходят пока не везде. Попыткам такого рода здесь, на кафедре, как бы они не были оформлены, любой нормальный сотрудник Университета будет сопротивляться с мужеством спартанцев при Фермопилах. Как и вообще человек, не имеющий денег для того, чтобы лечится там, где любят лечиться депутаты и министры. Или должен, во всяком случае. Когда городок СПбГМУ снесут за ненадобностью министерству здравоохранения, на освободившихся территориях на набережной Карповки и в её окрестностях можно будет построить немало элитного жилья. Деньги за все этапы этого восхитительного и вкусного процесса делить будет, несомненно, гораздо увлекательнее, чем заниматься каким-то там здравоохранением для какого-то там народа. Да…

• Предыдущая
• 58/81
• Следующая