Эвкалипт - Бейл Мюррей - Страница 23

• Предыдущая
• 23/52
• Следующая

Марки были сожжены дотла. Внутри не осталось ничего, кроме пепла.

Много лет спустя этой женщине удалось-таки уехать из страны: поселилась она как можно дальше от нее. Прочие персонажи истории, включая студента, остались; при встрече они вежливо здороваются друг с другом.

Бедная, бедная девушка, подумала про себя Эллен. И попыталась представить себе: теперь она взрослая женщина, живет в Мельбурне, за тридевять земель от родины. А отцу-то каково пришлось? Под одной крышей с матерью?.. Заканчиваться истории не заканчиваются, это Эллен уже поняла. В жизни человеческой однозначный финал невозможен. В любом случае это — только начало.

Эллен захотелось узнать больше. Но незнакомец, будь он неладен, словно разом утратил интерес. Мысли его явно переключились на что-то иное. Только вообразите: он взял да и отвернулся, бросил собеседницу на произвол судьбы, словно она — всего-навсего дерево и ничего больше. Невероятная, вопиющая грубость! В пределах мили вокруг них не было ни души. Теперь даже его чрезмерно длинные волосы и, к слову сказать, глубоко посаженные глаза вдруг показались совершенно неуместными в слепящем свете солнца.

Эллен демонстративно направилась было восвояси, как вдруг, к вящему ее изумлению, незнакомец и сам неспешно зашагал прочь или сделал вид, что зашагал, оставив ее под кулибахом. Словом, оба разошлись от дерева в разные стороны. «Да нужен он мне, право слово», — думала про себя Эллен.

CAMALDULENSIS[35]

Некоторые эвкалипты попроще — те, что на каждом шагу встречаются, — внимания мистера Грота почитай что и не заслуживали. То и дело Холленду приходилось отзывать испытуемого назад и напоминать ему основные правила, подробно объясненные в самом начале, — так судья призывает претендентов на звание чемпиона в тяжелом весе в центр ринга, глядит сверху вниз сперва на одного, потом на другого, а между тем подходят тренеры и с отрешенными лицами принимаются массировать шеи своих борцов — а правила, между прочим, гласили, что необходимо назвать все эвкалипты до единого, прежде чем он, или кто-либо другой, если на то пошло, завоюет руку его дочери. А теперь пойдем-ка дальше.

И однако ж, как ни крути, принять как данность можно практически что угодно. Правда и иное: некоторые эвкалипты проходят перед глазами в таких несметных количествах, что претерпевают что-то вроде оптического «оксидирования» и становятся практически невидимыми в своей обыденности; такова же судьба сорных трав и телеграфных столбов.

Эллен велено было высматривать неожиданное в заурядном. Само собой разумеется, все до одного объекты этого мира имеют свою историю; причем история эта вытекает из какой-либо иной истории, и так далее, до бесконечности. Дать начало истории (как поведали Эллен) может уже одно название. А неожиданное способно возникать как в мелочах, так и в крупном.

Самый распространенный в мире эвкалипт — красный приречный. В имении Холленда вдоль реки таких росли сотни и сотни. Тем не менее вот вам маленький пример неожиданного! — несмотря на всю свою широкую популярность, в Тасмании он не растет вообще.

На протяжении веков эвкалипт красный приречный (он же камальдульский, Е.camaldulensis) обрастал легендами. Чего, в сущности, и следовало ожидать. Благодаря одному только численному превосходству по всему миру тут и там где-нибудь да торчит эта нескладная громадина, так и лезет в глаза; а вдоль рек нашего континента, в частности, они не просто оттискивают свои расплывчатые силуэты, но на самом деле зеленью врастают в сознание, даря надежду перед лицом общей дерущей горло сухости. А ежели и этого недостаточно, так массивная, обособленная, приземистая коренастость этих деревьев — древних, морёных и бородавчатых — наводит на мысль о дедах и прадедах, то есть о долгой жизни, изобилующей событиями, временами года и историями.

Любопытная штука: при том, что в Австралии красный приречный эвкалипт распространен повсеместно, в литературе впервые описан окультуренный экземпляр из обнесенного оградой сада камальдульского ордена в Неаполе. Как же так вышло?

Эллен отвели в истории несколько ролей (вроде как килю недостроенного корабля): вполне достаточно, чтобы вжиться в них, наделить их голосами и лицами. Девушка занесла в дневник возможные объяснения.

В конце девятнадцатого века некий капитан колесного парохода — ирландец, вдовец, обосновавшийся в Уэнтуорте, — поклялся убить родную дочь!

Герой сей истории в речном судоходстве был очень даже востребован. Он с неподражаемой сноровкой водил судно по реке Дарлинг, даже когда лето стояло в разгаре. К этому зрелищу привыкли: неулыбчивый капитан у штурвала, а рядом — дочурка, рот до ушей и ручкой машет. В один прекрасный день заметили, что дочери рядом нет. И почти тотчас же капитан стал маху давать; теперь пароходик стоило только нагрузить шерстью, тут-то он и сядет на мель. Капитан продолжал плавать по реке туда-сюда, и беспокоили его отнюдь не убытки и не потери выгодных контрактов, но подозрения на предмет поведения его дочери, подозрения, что всякий раз усиливались при виде того, как под Уэнтуортом река Дарлинг сливается и воссоединяется с более мощной рекой Муррей. Возможно, он ошибается… однако дочка вроде бы и внешне слегка изменилась.

По правде сказать, подозрения его были отнюдь не беспочвенны. Дочери еще двадцати не исполнилось, а она уже встречалась с сыном местного скотовода. Об этом весь город знал. Девушка забеременела. Парочка спаслась бегством за день до возвращения отца из недельного плавания по реке. Отец бросился в погоню. Возвращать блудную дочь назад он не собирался.

Спустя много лет, обзаведясь к тому времени пышными рыжими усами, он выследил-таки дочь: след уводил в неаполитанский монастырь камальдульского ордена, члены коего давали обет молчания, постились, молились и занимались тяжелым физическим трудом.

Гостя подвели к дебелой женщине: та мотыжила землю. Объехав весь мир, бедняга стоял и тер глаза. А кто бы на его месте не растерялся? Грубая одежда, спокойная безмятежность в лице; казалось, она грезила. Ребенка у нее давно забрали.

Отец принялся расспрашивать дочь.

То, что произошло дальше, — мимолетный эпизод, не более, тут и записывать-то нечего. Не то в ярости, не то в облегчении, не то чтобы вытрясти из непокорной хоть слово — как знать! — отец схватил ее за плечи. Отец и дочь принялись бороться — там, в саду, поднимая клубы пыли: они раскачивались из стороны в сторону, сцепившись намертво. Так, во всяком случае, рассказывали Эллен.

Именно тогда — как гласит рассказ — семечко красного эвкалипта, мирно дремлющее в отвороте брюк капитана, выпало на землю.

Очень может быть — собственно говоря, только такое объяснение и напрашивается, — что в ходе ритуальной схватки отца и дочери на этом самом месте семечко было вмято и втоптано в бесплодную почву. Ибо вскорости после того, как отец ушел, из земли пробился зеленый росток.

Дочь ухаживала за ростком, пока тот не превратился в здоровое молодое деревце; она прожила в камальдульском монастыре достаточно долго, чтобы своими глазами увидеть, как деревце растет, взрослеет и крепнет. И вот наконец над садом воцарился эвкалипт красный приречный, этот неохватный великан: его жадные до воды корни крушили стены и досуха высасывали огороды. Точно такие же деревья час за часом держали строй вдоль реки Дарлинг — реки, которой ей не суждено было увидеть вновь.

PLANCHONIANA[36]

Эллен осталась дома. Примерно в половине десятого она заварила чай для отца с мистером Гротом (у одного ногти грязные, у второго — сияют чистотой), и мужчины ушли: их голоса, засоренные латинскими названиями, топонимами и случайными фамилиями, повибрировали в воздухе и затихли, а на землю и усадьбу снизошла глубокая тишина; снизошла, заполняя все выемки и впадины и всю комнату от угла до угла; воистину не одна только вода обретает свой уровень.

• Предыдущая
• 23/52
• Следующая