Тварь непобедимая - Тырин Михаил Юрьевич - Страница 71

• Предыдущая
• 71/93
• Следующая

Нет, этот вариант Гансу не нравился. Он уже пробовал накатить на докторишку и всякий раз нарывался, хотя все казалось безопасным. Хватит наступать на грабли. Нужен вариант жесткий и безошибочный, как удар топором. Чтобы – раз! – и все встало на свои места.

Ганс метнулся к тумбочке, вытащил мятый конверт с деньгами – теми, что остались после покупки «Хонды». Жидковатая пачка зеленых бумажек легла перед ним на стол. Маловато, да... Впрочем, этого хватит, чтоб расплатиться с пацанами. Расплатиться за ту простую услугу, которую им предстоит оказать Гансу.

Он судорожно смял купюры в своей мощной пятерне. Потратить эти крохи и получить сто пятьдесят тысяч – выгодная математика.

«Все сделаю. На кровь пойду. Ничего не испугаюсь, – думал он, подбадривая самого себя. – Терять нечего, все уже потеряно. Эта больничка еще про меня вспомнит...»

Мысль, созревшая в голове Ганса, была очень дерзкой и рискованной, но верной. Так он думал.

Стояла глубокая ночь, город зябко ежился под струями проливного дождя. Грязная вода пузырилась на асфальте, кружилась в водоворотах и неслась по обочинам улиц, падая в решетчатые люки и канавы.

Кто-то уже видел сны, кто-то бездумно пялился в темноту, слушая шум дождя, кто-то досматривал фильм по телевизору.

Шамановский не спал. Он не мог расслабиться и уснуть, хотя уже влил в себя полбутылки джина. Он то хватал какой-нибудь справочник и принимался лихорадочно ворошить страницы, то бросался за стол, закапываясь в хрустящие рулончики факсов, то начинал вычерчивать на обрывках бумаги какие-то вычисления.

Он не мог успокоиться. Его мысль уже была в будущем, до которого никак не могло добраться тело сквозь медленное, вязкое время. Каждая его частица жила ожиданием грядущей радости, счастья, покоя. Впереди была новая жизнь. Впрочем, скорее хорошо забытая старая.

Дождь, кажется, стихал. Шамановский остановился перед стеклом, освещенным изнутри мягким зеленоватым сиянием. Он смотрел в пустые открытые глаза женщины, которую до сих пор любил – страстно, самоотверженно, до слез, до боли в сердце.

Сейчас он не видел, что этой женщины нет, что вместо нее лишь мертвая голова, аккуратно отсеченная от тела и помещенная в пузырящийся зеленоватый раствор.

– Потерпи немного, моя девочка, – шептали его губы. – Подожди, осталось совсем немного нам мучиться. Мы еще обнимемся, мы еще наговоримся вволю. Столько всего было, столько нужно тебе сказать...

Что-то необычное происходило сейчас в его мыслях. Что-то виделось ему, яркие картины представали в его воображении.

Содрогалась земля, рушились скалы, кипела вода, в которую стекала ослепительная лава, и били грохочущие молнии. И лишь крошечные живые частицы плавали в этой воде, жалкие создания, не умеющие даже видеть.

Но они соединялись, росли, тяжелели, начинали двигаться самостоятельно, а не по воле течений. И вот уже кто-то из них выползает на сушу, обретая глаза, лапы, зубы. Вот и первый живорожденный детеныш, а там и первый обломок ветки, которым сбит плод, первый камень с острым зазубренным краем. И вот уже по земле идет человек...

Со странным чувством осознавал Шамановский, что все это он смог сделать сам, повторить, обойдясь без землетрясений, молний и лавы. Он не торжествовал, не уносился в мыслях к облакам тщеславия, он лишь радовался достигнутой цели. Потому что все это было сотворено им не ради славы и денег, а лишь для того, чтоб эта женщина когда-то опять обвила его своими руками и заглянула в глаза.

– Потерпи, моя девочка, – шептал пожилой, измученный долгой дорогой человек. – Совсем немного нам осталось ждать.

Майора разбудила боль, помноженная на холод и сырость. Он открыл глаза и тут же захотел снова закрыть их, оказавшись там, где он был, – в безмолвии и забвении.

Но путь в забвение закрылся. И майору пришлось принимать мир таким, каков он есть, и себя в этом мире.

Он видел над собой влажные ветви кленов и бледное утреннее небо. Ему было тяжело, неимоверно тяжело ощущать свое тело, словно бы отяжелевшее, окаменевшее, черствое.

С трудом он повернул голову. Кусты, трава, облупившийся забор... Какой-то скверик или парк.

– Карманы-то проверь! Все цело?

Голос резанул по мозгам тупой пилой. Но очерствевшее лицо даже не смогло поморщиться. Майор повел взглядом по сторонам и обнаружил женщину с метлой, в синем драном халате. Она стояла в трех шагах и по-свойски усмехалась.

Он стиснул зубы и титаническим усилием поднял свое тело. Покачнулся, схватившись руками за голову. Боль была такая, словно кто-то шарахнул деревянным молотком в висок.

– Совсем плохо? – поинтересовалась женщина. – Ну, потерпи, через полчаса откроется. – Она кивнула куда-то. – Деньги-то остались? Проверь карманы-то.

Майор отделился от скамейки, на которой лежал, и сделал пару шагов. Потом остановился, обнаружив на пути ржавый фонарный столб. Он облокотился на него и опустил голову, которую продолжали драть зубья пилы и пробивать молотки.

– И чего вы так пьете? – горестно вздохнула женщина. – Сам же небось не рад. Ладно уж, доведу...

Она взяла Солякова за рукав и потащила куда-то. Он не противился. Ведут – значит, заботятся. Значит, нужно всего лишь переступать ногами, а думать, решать, смотреть – это необязательно.

– Проверь карманы, – еще раз посоветовала женщина и ушла, оставив майора возле глухой железной двери в торце панельного дома.

Так... Карманы... Голова прояснялась, и майор наконец понял про карманы. Кошелек, удостоверение, часы... Что еще?

Было какое-то неудобное чувство в пояснице, словно что-то там застряло или прилипло. Майор хотел достать рукой, но не смог. Руки плохо сгибались, торс почти не поворачивался.

Пригревало, утренний холодок и сырость отступали. Неподалеку обозначились какие-то люди, они ничего не делали, просто стояли. Соляков понимал, что нужно скорее уходить отсюда, но никак не мог набрать на это сил.

Итак, карманы, часы. Должно быть что-то еще. Что, вообще, было вчера? Он вдруг вспомнил, как совсем недавно, может, пару дней назад, шел с женой, она поскользнулась на льду и разбила колено. Совсем недавно, это было так ясно видно...

Но какой может быть лед? Утро, обычное летнее утро. Разбитое колено, слезы боли. Что же дальше?

Рядом кто-то был. Майор напряженно повернул голову.

– Не знаешь, какое сегодня будет?

Он молчал, не находя сил что-то отвечать. И никак не мог увидеть собеседника. Он различал только два больших желтых зуба и неровно подстриженные усы. Они двигались.

– Если, блин, «Светлое янтарное», то у меня, блин, не хватит, – показался тощий кулак с волосиками, громыхнула мелочь. – У меня только на «Золотистое».

Майор все еще молчал, пытаясь увидеть лицо собеседника в целом, а не в виде отдельных зубов и усов. Опять появилось это неудобное чувство в пояснице.

– Если «Янтарное» будет, блин, попрошу неполную налить, – продолжали усы с зубами. – Как думаешь, нальют?

А вот показались глаза. Красноватые, грустные, незлобивые.

– Может, добавишь копеечек, если «Янтарное» будет?

Майор наконец достал до поясницы, почесал ее кончиками пальцев, и вдруг что-то слегка дернуло за ремень.

Он опустил глаза. У самого колена болтался и раскачивался его пистолет. Он оказался привязан к ремню обычным ботиночным шнурком.

– О-о! Извиняюсь... – Зубы-усы-глаза пропали куда-то.

Соляков с третьего раза сунул пистолет за пояс. Он долго брел по улицам, узнавая район. Реальность возвращалась, но слишком медленно, туго, сквозь боль и изнеможение.

Что же делать с коленкой? Может, нужно идти в больницу, к жене? Но откуда взялся лед?

Он вошел в дубовые двери Управления. Дежурный с изумлением посмотрел на сморщенный пиджак с прилипшими листочками.

Кабинет, стол, тишина. Оружие – в сейф, от греха. Кто-то заглянул в дверь.

– Иваныч, где пропадаешь? Тебя искал кто-то.

• Предыдущая
• 71/93
• Следующая