Желтая линия - Тырин Михаил Юрьевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/87
• Следующая

– Ладно, – сказал он. – Пошли к девочкам. За так, без всяких там холо. Я тебя проведу.

Я не нашел ничего лучше, как смущенно пробормотать «спасибо». Очевидно, этот парень решил отблагодарить меня за фиктивное списание батареи.

– Отработаешь, – усмехнулся кладовщик и похлопал меня по плечу. – Ну пошли.

Оказалось, его зовут Фил. Раньше он был простым болотным пехотинцем. Но потом ценой тяжелых усилий, долгих уговоров, унижений и хитрых комбинаций он смог получить хозяйственную должность и серую тыловую форму. Уцим на его новом месте прибывали не столь быстро, как в строю, но он так решил. Потому что в гробу он видел эти болота, этих ульдров с ивенками, и в особенности этих командиров.

Я пробовал выяснить, куда мы все-таки идем, но он только хитро щурился. Наконец мы пришли, и все стало ясно без пояснений.

Мы остановились перед высоким проволочным забором, за которым в строгом порядке выстроились длинные приземистые здания. Между ними – аккуратные дорожки, скамейки. И повсюду люди, очень много людей.

Это был лагерь пленных.

Я много раз пытался представить себе, как выглядят наши заклятые враги ивенки. Сначала они представлялись в образе хищных индейцев, быстрых и коварных, невидимых на фоне болот и островов. Потом, когда я увидел сожженную автоколонну на дороге, воображаемый образ стал другим. Теперь ивенки казались кем-то вроде моджахедов – тоже диких, но владеющих автоматами, радиосвязью и дистанционными минами.

Теперь я видел, что всякий раз ошибался в предположениях.

Ивенки были очень высокими и осанистыми. Длинные, до пят, накидки подчеркивали это. У всех острые черты лица, темные глаза, брови вразлет. Длинные волосы – у одних рассыпанные по плечам, у других – собранные в высокий пучок на макушке.

Прямые, плечистые, неторопливые – они даже в клетке не были похожи на пленников. И все-таки они были одной расы с ульдрами. Это замечалось по красноватому оттенку волос, по слегка приплюснутым носам, по могучему, почти звериному телосложению. Но дикарями я бы их не назвал, это точно.

– Ну чего вылупился? – сказал Фил. – Идем.

Мы оказались перед высокими воротами. За ними был устроен своеобразный тамбур из сетки и колючей проволоки, внутри которого стояла на высоких столбах будка для охраны.

– Лиус! – позвал мой попутчик.

Выглянул охранник – кругленький, мясистый, весь в складках и ямочках. Он спустился к нам, дожевывая на ходу.

– Принес?

– А как же! – Фил усмехнулся и передал Лиусу какой-то сверток.

– Премного благодарен. – Лиус заулыбался, все его складочки и ямочки расползлись по лицу, как жучки.

– Отработаешь, – равнодушно проронил Фил. – Как договаривались.

Охранник перевел взгляд на меня:

– А он что? Ему тоже?..

– Нет-нет, нам одну, как договаривались. Он после меня пойдет.

– Ну, как скажешь, – проворчал Лиус, еще раз недоверчиво глянув на меня. – Сейчас приведу.

Он загремел ключами, прошел через ворота и зашагал прямо по территории лагеря, бесцеремонно расталкивая встречных ивенков плечами. Пленные на это почти не реагировали, только провожали его долгими равнодушными взглядами.

– Вон тот барак, – начал объяснять Фил, – он женский. Самочки хороши, точно говорю. Их, правда, днем не выпускают к мужикам, чтобы беспорядков не случалось. А ребята сколотили маленькую хибарку за территорией, перетащили туда кровать из казармы. Все условия! Сначала я пойду, потом – ты. Потом – опять я. А разбогатеешь – сам будешь друзей водить...

– Ага... – машинально ответил я. – Слушай, Фил, а эти самочки – они такие же здоровые, как самцы?

– Что? – Фил нахмурился. – Конечно, здоровые! Думаешь, больные? Да я, чтоб ты знал, первым делом санитара привел, он все пробы сделал!

– Я говорю, они такие же сильные? Не боишься, что вылетишь из хибарки без башки?

– Не-ет! – Фил рассмеялся. – Они тихие. Вон, сам погляди, мужики-то – и те малахольные.

– Не знаю... – с большим сомнением проговорил я.

– Точно. Это они на болотах борзые, а здесь... Знаешь, их бабы вообще тебя как будто не замечают. Чего хочешь, то и делай.

Из-за угла барака показался охранник Лиус, он вел высокую худощавую женщину, замотанную до самых пят в белые полотнища. Я с самого начала чувствовал себя здесь неуютно, но сейчас стало просто гадко. Потому что весь лагерь смотрел, как нам ведут ее. И, наверно, весь лагерь знал, зачем. Я только не понимал, почему ивенки не защитят свою женщину, почему спокойно смотрят? Их же тут тысячи, так почему они не рвут на куски охранника? Видимо, у Цивилизации есть хороший способ делать их смирными.

Охранник подошел к воротам. Лицо женщины наполовину закрывали белые тряпки, да к тому же она смотрела вниз. Я никак не мог увидеть ее лицо, а главное – ее глаза.

– Нормально? – спросил Лиус.

– Ну... ничего, – проговорил Фил, приглядываясь.

– Ну, говори – годится? – Лиус взял женщину за подбородок и резко поднял, чтобы мы увидели лицо.

Я ничего не увидел и ничего не понял. Лицо как лицо. Ни единой эмоциональной искринки, ни страха, ни презрения – ничего. Женщина была полностью закрыта, перед нами и в нашей власти было только ее тело.

– Я толстеньких люблю, – пробормотал Фил.

– Да где ж я возьму! – возмутился Лиус. – Откармливать, что ли, специально для тебя?

– Ладно, годится, – решил наконец Фил. – Проводи до заведения.

Мне нужно было немедленно уходить. Меня словно изваляли в грязи – заставили участвовать в похабном спектакле, который смотрели тысячи зрителей, пусть даже это пленные враги.

И я бы ушел, но захотел еще немного понаблюдать за ними, увидеть их привычки, услышать голоса. Не знаю почему, но ивенки показались мне жутко интересными. Вроде бы куда ни плюнь – везде дети разных миров, наблюдай до посинения. В казарме на каждой кровати по инопланетянину.

Но эти были особенными. И вдруг я понял – они особенные только потому, что еще не стали гражданами Цивилизации. Они – сами по себе. Они говорят на своем языке, живут по своим правилам, не стремятся получить холо и прекрасно обходятся без одноразовых носков. Лишь поэтому на них интересно смотреть.

Я медленно шел вдоль забора, глядя сквозь проволоку. Ивенки неторопливо бродили по дорожкам, сидели на скамейках или просто на траве. В основном поодиночке, мало кто собирался в группы. Они не шумели, не галдели, почти не разговаривали. Казалось, всю эту огромную массу людей собрали для участия в каком-то скорбном мероприятии, и они ждут, когда оно начнется.

Может, они и в самом деле чего-то ждали?

Я уже совсем было собрался уходить, но тут мое внимание привлек голос. Сначала я ничего не понял – то ли стон, то ли крик. Голос не смолкал, тембр и перебор тонов были очень необычными. И я наконец сообразил – это песня.

Это совсем не походило на музыку, но я не мог оторваться от проволочной решетки. Я вцепился в нее и слушал, буквально затаив дыхание. Даже не зная ни единого их слова, я понимал невидимого певца. Это было похоже на чудо – мне словно бы бросили кусок хлеба после многодневного голода.

А что, собственно, я понимал? Наверно, чувства. Понимал настолько, что мог легко применить их к себе. И вот они начали оживать – те самые чувства, эмоции, фантазии, по которым я уже успел истосковаться.

Живые картинки поплыли перед глазами. Я с легкостью представлял себя то быстрым хищником, неслышно скользящим в зарослях, то старым деревом, много лет стоящим над туманными болотами, то героем, побеждающим орды врагов.

Со мной давно такого не происходило, это было настоящее, неподдельное вдохновение. Вдруг захотелось немедленно куда-то уйти, скрыться, остаться одному, наедине с чистым листом бумаги... нет, с листами, с большой пачкой листов! И творить, творить – описывать все свои живые видения.

Эмоциональный заряд, который я получил, был подобен удару молнии. С этой живой энергией я мог жить еще многие дни, я мог питаться ею. И в этом не было никакого волшебства, а одна лишь искренность живой музыки.

• Предыдущая
• 30/87
• Следующая