Мартовские иды - Уайлдер Торнтон Найвен - Страница 43

• Предыдущая
• 43/49
• Следующая

(Заключительная часть приведенного в документе XIV донесения Поллиона Цезарю из Неаполя от 18 сентября)

Я пересылаю военачальнику тринадцать копий листовки, полученных за последние шесть дней: три на квартиру в Позилипо и десять сюда. Военачальник заметит, что пять из них явно написаны одной рукой, хотя почерк пытались изменить. Квинт Котта получил шестнадцать листовок, Люций Мела — десять.

Подрывная работа велась в здешних местах и среди простого народа, то есть среди тех, кто не умеет ни читать, ни писать. Среди них распространяли камешки и раковины, на которых написано «XX/С/Ц» (Совет двадцати. Смерть Цезарю). Мой вестовой собрал много таких. Уверяет, будто к ним относятся скорее с негодованием, чем с охотой, и поэтому стали распространять другие камешки с надписью «XX/С» (Смерть Совету двадцати). Надписи выцарапывают на мостовых, на стенах и пр.

Я не смею давать советы военачальнику, какими мерами пресечь эту деятельность. Сообщу, однако, к чему пришли при обсуждении этого вопроса Кота, Мела, Анний Турбатий и я.

1. Движение началось в Риме. В Неаполе первые листовки появились на пятнадцать дней позже.

2. Задержаны три раба, распространявшие эти письма. Их подвергли пытке. Двое заявили, что нашли листовки, адресованные нам, в общественных местах (одна старуха нашла листовку на лотке с финиками, которыми она торговала) и решили доставить по адресу в расчете на вознаграждение. Широкое распространение листовок основано на обычае делать подарки тем, кто приносит письма. Третий раб сказал, что письмо, адресованное мне, дала ему на набережной женщина, закутанная в покрывало, и заплатила за доставку.

3. Люди, затеявшие это дело, вряд ли принадлежат к группе Клодии Пульхры — она не обладает для этого ни настоящей хитростью, ни выдержкой — или к недовольным из окружения Кассия и Каски, которые ограничились бы небольшой группой заговорщиков. Желание вовлечь как можно больше участников, отсутствие откровенных призывов к насилию, а также притязания на божественную поддержку показывают, что тут замешаны люди серьезные и, скорее всего, пожилые. Мы не исключаем возможности, что к таким мерам могли прибегнуть Цицерон или Катон.

4. Трудно представить, как такая цепочка писем может побудить перейти от пассивного сопротивления к активному. Однако все мы считаем, что это движение способно нанести ущерб твердой власти, и ждем указаний о принятии мер к его подавлению.

(Она еще шире разошлась по всему полуострову. Первые копии появились в Риме 17 сентября.) Второе послание Совета двадцати всем римлянам, достойным своих предков. Каждого римлянина, получившего это воззвание, просят снять с него пять копий и, соблюдая полную тайну, передать их тем гражданам, которым они вручили наше первое письмо.

Вот наши указания: начиная с 16-го числа сентября месяца каждый римлянин и его домочадцы должны по возможности делать покупки в городе, являться в суд и участвовать во всех общественных делах только по четным дням.

Кроме того, все живущие в Риме должны усердно приветствовать появление диктатора и сопровождать его во время публичных выступлений. В разговорах следует восторженно поддерживать все его мероприятия, особенно перевод столицы на восток, военный поход в Индию и восстановление царской власти.

В нашей следующей листовке мы перейдем к еще более решительным действиям.

Смерть Цезарю! За нашу родину и наших богов! Молчание и Решимость!

Совет двадцати

Осень 45 года. Главной темой разговоров были так называемые цепные письма и приезд Клеопатры. Но правде говоря, эту затею с письмами многие тоже приписывали царице Египта — казалось, в ней есть какое-то восточное коварство, на которое не способен римлянин. Предписание отправлять все общественные обязанности только по четным дням вызвало живой интерес. Поначалу было замечено, что люди деятельны главным образом по нечетным дням. Но постепенно это пошло на спад, и деятельность явно переместилась на четные дни.

(С приложением копии первой листовки заговорщиков.)

979. Кто-то изобрел новый способ подготовить народ к государственному перевороту и моему убийству.

Прилагаю копии одной из прокламаций. Они распространяются по всей Италии тысячами.

За последний год не проходило и дня, чтобы я не получал новых подробных сведений о том или ином заговоре. Мне приносят списки имен и отчеты о сборищах. Я перехватываю письма. Большинство таких сообществ невероятно беспомощно. Среди участников, как правило, находится один, кто охотно продаст остальных за деньги или расположение начальства.

К каждому новому заговору я отношусь с любопытством, но оно скоро проходит.

Прежде всего я знаю, что рано или поздно умру от руки тираноубийц. Я не захотел отягощать свою жизнь постоянной вооруженной охраной, а свой мозг вечными подозрительностью и тревогой. Я, конечно, предпочел бы пасть от кинжала патриота, но не защищен и от удара безумца или завистника. А тем временем заключая в тюрьму, разоблачая, ссылая и убеждая, я пресек те заговоры, о которых мне сообщали.

Повторяю, я следил за ними с любопытством. Ведь не исключено, что среди замышляющих мою смерть найдется человек, который прав там, где я ошибаюсь. На свете есть много людей лучше меня, но я еще не видел никого, кто мог бы лучше управлять нашим государством. Если он существует, он, наверное, замышляет мое убийство. Рим в том виде, в каком я его создал, в том виде, в каком я вынужден был его создать, не слишком привольное место для человека, обладающего даром правителя; если бы я не был Цезарем, я стал бы убийцей Цезаря. (Эта мысль до сих пор не приходила мне в голову, но я понимаю, что она верная; это одно из многих открытий, которое я делаю, когда пишу тебе.) Но есть и более глубокая причина, почему мне хочется узнать человека, который меня убьет, хотя узнать его я смогу лишь в последнюю минуту жизни. Ибо это снова подводит меня к мысли, которая, как ты знаешь, меня все больше занимает: существует ли во вселенной или над ней Высший Разум, который за нами следит?

Меня часто называли любимцем судьбы. Если боги существуют, значит, то положение, которое я занимаю, дали мне они. Они ставят людей на положенные им места, но человек, занимающий мое, — одни из самых заметных их подначальных, так же как в своем деле Катулл, как ты, как в прошлом Помпеи. Человек, который меня убьет, быть может, прольет какой-то свет на то, что собой представляют боги, — ведь он избранное ими орудие. Но когда я это пишу, перо выпадает у меня из рук. Наверное, я умру от кинжала безумца. Боги скрываются от нас даже в выборе своего орудия. Все мы отданы на милость падающей с крыши черепицы. Нам остается представлять себе Юпитера срывающим с крыт черепицы, которые упадут на голову продавца лимонада или Цезаря. Судьи, приговорившие Сократа к смерти, не были орудиями богов: но были ими и орел с черепахой, убившие Эсхила. Очень возможно, что в последние сознательные минуты я получу последнее подтверждение тому, что все в жизни течет так же бессмысленно, как поток, несущий палые листья.

Я изучаю каждый новый заговор с любопытством вот еще почему: мне так хотелось бы узнать, что меня смертельно ненавидит человек, чья ненависть бескорыстна. Так редко встречаешь бескорыстную любовь; в побуждениях тех, кто меня ненавидит, я пока что видел лишь зависть, честолюбивую жажду самоутверждения или самоутешительную жажду разрушения. Но может быть, в последнее мгновение мне будет дано взглянуть в глаза тому, кто думает только о Риме, кто думает только о том, что я — враг Рима.

• Предыдущая
• 43/49
• Следующая