Космический психолог - Уайт Джеймс - Страница 66
- Предыдущая
- 66/70
- Следующая
– Вы работаете уже полчаса, – сообщил Приликла, бесшумно влетевший в операционную. – Прошлого моего визита вы не заметили, поскольку были слишком заняты. Зарегистрировав оптимальные уровни эмоционального излучения, я молча удалился.
– Полчаса? – недоверчиво переспросил Конвей. – Вот, оказывается, как быстро летит время, когда его проводишь за приятным занятием.
– Конвей! – резко произнес O'Mapa. – Вы сделали на редкость нетактичное замечание в присутствии пациента, пребывающего в полном сознании и скорее всего не способного понять человеческого сарказма.
– Нетактичное замечание? – встревоженно переспросил Конвей. – Я... уже подцепил эту инфекцию?
– Я так не думаю, друг Конвей, – вмешался Приликла. – Твое эмоциональное излучение, как и у всех здесь присутствующих, несколько искажено страхом, но этот страх носит диффузный характер и может быть вызван опасениями за самочувствие пациента. Друг Туннекис также ощущает сильный страх, но в данных обстоятельствах это вполне объяснимо. К тому же он всеми силами старается сдерживать свой страх.
– А сарказм я понимаю, – добавил Туннекис, – от кого бы он ни исходил, поэтому извинения излишни.
Операция шла медленно, утомительно и, казалось, бесконечно. Конвей осторожно орудовал микроинструментами, разрушая и отсоединяя от стебельков крупные бордовые цветы, которые только казались крупными из-за колоссального увеличения. Затем он удалял их вместе с жидкостью через тоненькую трубочку. O'Mapa, наблюдая за этим процессом, думал, что он напоминает работу не слишком исправного подводного пылесоса. Однако вместе с обломками кристаллов удалялись отмеренные дозы загрязненной токсинами жидкости, которую Торннастор тут же заменял чистой, в которой, как надеялись врачи, начнут расти новые кристаллы. Медленно, но верно содержание токсинов уменьшалось, и уже, похоже, несколько цветков обоих видов выросли и присоединились к голым стебелькам. Конвей обливался потом. Торннастор следил за движениями инструментов всеми четырьмя глазами. Приликла наведывался в операционную еще четыре раза, но прилетал и улетал без комментариев. Только при седьмом посещении он наконец подал голос:
– Бригада охранников находится на безопасном расстоянии, – сообщил он, ровно паря в дверном проеме. – Но они могут прибыть сюда через три минуты. Я должен напомнить вам о том, что вы пробыли в непосредственной близости от пациента уже почти два часа, и...
– Нет, черт побери! – не дал эмпату договорить Конвей. – Мы уже почти закончили. Я не стану прерывать операцию.
– Я тоже, – подхватил Торннастор.
– Общее эмоциональное излучение здесь... – начал было Приликла, но Конвей снова прервал его.
– Торннастор, – сказал он, – если наш друг-эмпат позовет тяжеловесов-охранников, вы сможете закрыть дверь своим могучим телом? Они ни за что не осмелятся напасть на Старшего диагноста госпиталя, даже если наш администратор даст им такой приказ. Договорились?
– Договорились, – без колебаний отозвался Торннастор.
– Ваш администратор, – решительно заявил O'Mapa, – прикажет им не совать сюда носа.
Конвей бросил на О'Мару, а затем на Приликлу озадаченный, но довольный взгляд и, прежде чем вернуться к прерванной работе, сказал:
– Прошу вас, выслушайте меня. Я здесь никого не боюсь, да и нигде, если на то пошло. И никакой у меня нет ксенофобии... – На миг в его голосе появилось сомнение. – ...если только не считать ее первыми симптомами то, что я только что сорвался и накричал на старого друга. Но с психикой у меня, похоже, все в порядке. Как себя чувствует пациент?
– Как себя чувствуешь ты, друг Конвей, я знаю точно, – сказал Приликла, – а друг Туннекис напуган, озадачен и очень смущен.
– Туннекис, – торопливо проговорил Конвей, – что происходит?
– Я не знаю, что происходит, – сердито отозвался Туннекис. – У меня в сознании мелькают картины и звуки. Они бессвязны, разобщены и... их не описать словами. Что... что вы только что со мной сделали?
– Сейчас не время объяснять – получится слишком долго, – ответил Конвей, – но я намерен продолжать делать с вами то же самое столько времени, сколько сумею. – Не вынимая рук из редукционных перчаток и не отрывая глаз от операционного экрана, он взволнованно проговорил:
– Реакция пациента не беспочвенна. Мы начинаем получать результаты.
– Друг Конвей, я тоже не знаю, что происходит, – отметил Приликла. – Судя по тем таблицам, которые мы разработали относительно связи между расстоянием от пациента и действием телепатического контагиона, у всех вас уже должны были появиться ярко выраженные изменения в эмоциональном излучении и поведении. Однако все выглядит иначе: за одним-единственным исключением, симптомы у вас минимальны. Я могу приписать это только тому, что вы являетесь носителями нескольких мнемограмм. Мнемограммы – записи прежних знаний и воспоминаний доноров, не подвержены ментальному влиянию в настоящем времени и потому способны служить неким якорем для вашего собственного сознания. Вы, диагносты, обладающие несколькими партнерами по разуму, сохраняете психическую устойчивость за счет мыслей и чувств доноров мнемограмм. Но это позволяет вам выиграть лишь немного времени. Сколько именно – сказать не могу, поскольку уже отмечаю у вас симптомы ментальной инфекции. Вам скоро придется уйти.
– А один из нас, – изрек Конвей, не отрывая глаз от операционного экрана, – не диагност. Администратор, ради вашей собственной ментальной безопасности вы должны немедленно покинуть операционную. Как только вы уйдете на безопасное расстояние, вы сможете вести беседу с пациентом по коммуникатору и следить за тем, чтобы сюда не ворвались охранники.
– Нет, – только и сказал О'Мара.
Приликла был единственным в госпитале, кто знал, что у О'Мары тоже есть партнерша по разуму – один-единственный ментальный якорь по имени Маррасарах, которая могла застраховать О'Мару от безумия, но могла и не справиться с этим. Но эмпат дал психологу клятву хранить молчание. О'Мара считал, что ему должно хватить разума одной волевой и уравновешенной кельгианки в качестве спасительного якоря. Он понимал, что эмпату видны его сомнения, но Приликла улетел, не сказав ни слова.
Сомнения О'Мара ощущал в самой глубине сознания.
Он следил за работой Торннастора и Конвея и пытался с переменным успехом искать успокоительные слова для Туннекиса, чье смущение, страх и отчаяние стали подобны плотному, почти осязаемому туману, сгустившемуся в операционной. О'Марой овладело сильнейшее желание как можно скорее уйти отсюда – хотя бы для того, чтобы отдышаться. Он то и дело ловил себя на мысли о том, не тратят ли врачи время понапрасну, и чем дальше, тем больше ему казалось, что все так и есть. Существо по имени Туннекис страдало потому, что стало жертвой нелепого несчастного случая, после которого ему не смог помочь ни один из его сородичей. Теперь кермианин награждал безумием врачей госпиталя, пытавшихся спасти его. В таких вопросах следовало расставлять приоритеты. Кем был Туннекис? Всего лишь огромной слизнеподобной омерзительной тварью, которая пожирала сознание О'Мары, жутким чудовищем, которое нельзя было ни отправить домой, ни оставить в госпитале. Решение было очевидным и простым, и О'Мара обладал достаточной властью для того, чтобы привести его в исполнение. Он скажет этому самоуверенному молодому выскочке Конвею и этому тупице, толстокожему слону, который ему ассистирует, что противный кермианский слизень ровным счетом никому не нужен, и велит немедленно прекратить операцию.
И вдруг О'Мару охватил страх. Так страшно ему не было еще никогда в жизни. Страх был бесформенный, не конкретный, но жуткий, и вдобавок к нему примешивалось чувство полного отчаяния. Он не хотел принимать решение и отдавать приказы, потому что знал: Конвей, который ухитрялся всегда все делать по-своему, откажется повиноваться. А Торннастор обхватит его своими длинными бородавчатыми щупальцами и растопчет слоновьими ножищами – только мокрое место останется. О'Маре хотелось убежать и спрятаться от всего и всех жутких чудовищ, населявших это кошмарное место. Даже Приликла, такой нежный и хрупкий, безгранично дружелюбный, сейчас казался ему ужасным существом, бесстыдно забирающимся в его разум и откапывающим там самые глубокие и постыдные чувства, о которых не следовало знать никому, а эмпат только и ждал случая всем о них разболтать. «Я – ничтожество, – с горечью, страхом и отчаянием думал О'Мара. – Я не нужен никому и даже самому себе».
- Предыдущая
- 66/70
- Следующая
