Хозяин - Уайт Теренс Хэнбери - Страница 11

• Предыдущая
• 11/76
• Следующая

За черной дверью их поджидал трепещущий Бонио. На сей раз он изъяснялся как завзятый кокни.

— Чего он те сказал-то? Подходил ты к ведьмаку?

— Сказал что-то на латыни.

— А ты, выходит, не понял?

— Вроде бы нон омнис и еще чего-то.

— По-латински, значит? Это, получается, полюбился ты колдуну. Он на радостях всегда по-иностранному лопочет.

И пока дети шли коридором, Бонио, так и не успев добраться до валлийского, вдруг махнул рукой на все диалекты. С этой минуты и до последней их встречи он разговаривал, словно священник из пьесы, каковая манера речи и была для него натуральной. Дети так никогда и не выяснили, для чего ему в самом начале понадобилось прибегать к столь странным имитациям. Возможно, они представляли собой некое подобие камуфляжа, возможно, объяснение состояло в том, что он был по природе своей обманщиком, а может быть, он получал утонченное удовольствие, издеваясь над ними. Однако теперь, когда они попали в фавор к Хозяину и им, может быть, предстояло занять заметное место во всей этой странной компании, Бонио снедало желание подслужиться к детям, протянув им руку христианского милосердия.

— Дорогие мои юные друзья, — сказал он, — позвольте мне поздравить вас с успехом, который вы имели у нашего руководителя! Я не питаю ни малейших сомнений в том, что перед вами открывается великое будущее — будущее членов нашего счастливого сообщества! Мне следовало бы сказать, сообщества счастливых братьев, обосновавшегося на дивном камне сем в серебряной оправе океана и так далее. И пусть первым из ваших друзей станет тот, кто первым разделил ваш триумф. Нет ничего, я повторяю, ничего такого, чего я не сделал бы для моих юных соратников, лишь бы это было в моих силах. При любых затруднениях обращайтесь к доктору Мак-Турку. Трясун Мак-Турк, так называют меня на нижней палубе, — своего рода прозвище, как вы понимаете, — дело обычное у скитальцев морей. Считайте меня вашим другом, о нет, вашим слугой. Скажем так: рабом рабов Божиих, ха-ха. На Трясуна вы можете полагаться во всем. Я хоть и не имею счастия вкушать доверенность нашего Хозяина, — ибо, поверьте мне, раз он не только оставил вас при своей особе, но и беседовал с вами на латыни, значит существует некая Цель, о да, и возможно, великая, — я, повторяю, хоть и не имею счастия входить, подобно вам, в число избранных, однако ж и я, даже я, на чтонибудь да полезен. Винтик, дорогие мои, маленький винтик могучего механизма. Да, и бедный старый доктор Мак-Турк не считается здесь чем-то никчемным. Теперь он ваш друг. Положитесь на него. Нет ничего, абсолютно ничего, о чем вы не могли бы его попросить.

Пока они слушали эту речь, Никки чувствовал, как в нем просыпается бес злоехидства.

— Ничего?

— Ничего.

— Тогда скажите мне, чему равен корень квадратный из сорока девяти миллионов сорока двух тысяч девяти?

Доктор Мак-Турк, не сморгнув, мгновенно ответил:

— Семи тысячам трем.

Свернувшись на больничной койке с измасленной дворняжкой, пригревшейся у нее на груди, Джуди сказала:

— По-моему, он замечательный человек.

Спрашивать «кто?» было бессмысленно.

— Почему это, интересно?

— Ну как же, Никки, ведь он такой добрый. Его ужасно заинтересовало все, о чем я ему рассказывала. Он сказал, что был когда-то знаком с папиным прадедушкой. Представляешь, какой он старый? Это после того, как я рассказала, кто мы такие и как мы приплыли сюда на яхте дяди Пьерпойнта только ради того, чтобы потом похвастаться, что мы здесь побывали, и…

— О чем это ты, Джу?

— О Хозяине, конечно. Как любезно он себя вел! А потом я рассказала ему, что у нас отняли Шутьку, и как она, бедненькая, скучает, и он отправил за ней Китайца и сказал, что у него тоже был скай-терьер, подарок королевы Виктории, его звали Рэбби и он…

— Послушай, Джуди, да вы же ни слова не сказали друг другу!

— Ой, Ник, ну что за глупости. Мы с ним проговорили несколько часов.

Никки, не веря своим ушам, беспомощно уставился на сестру.

— И что же ты ему рассказала?

— Все. Я рассказала, какой дядя Пьерпойнт богатый, и что в Америке он был Сенатором, а он сказал, что знал однажды молодого человека по имени Рокфеллер, который давал на чай по десяти центов мальчикам, носившим за ним то ли клюшки для гольфа, то ли мячи, и еще сказал, что хорошо бы познакомиться с дядей Пьерпойнтом, потому что дядя может быть для него полезен, а я рассказала ему про маму, а он сказал, что пошлет ей весточку про нас, — ну, что с нами все в порядке, и объяснил, почему мы пока не можем вернуться на яхту…

— И почему же?

— Я уже не помню.

— Почему мы не можем вернуться на яхту, Джуди?

— Ну Никки, ну он же мне все объяснил. Ты все равно не поймешь. Но он очень хорошо объяснил, почему нам придется побыть здесь подольше, вроде как на каникулах, пока он не закончит ту штуку…

— Какую штуку?

— Ту, которую он делает. А потом мы, может быть, сумеем ему помочь — через папу, — да, он так и сказал, потому что у папы есть связи или еще что-то, и тут появилась Шутька, а потом он разговорился с тобой.

— Да он со мной и вовсе не разговаривал.

— Но я же видела. Вы проболтали не меньше пяти минут.

— Я ни единого слова ему не сказал.

— Никки!

— Да не сказал же! Не сказал! Не сказал!

— Ну ладно, я ведь не прислушивалась, потому что играла с Шутькой. Но он должен был сказать тебе много всякого.

— Он сказал мне ровно три слова, на латыни, да и тех я не понял.

— В таком длинном разговоре…

Никки сел в постели и завопил:

— Да не было же этого ничего! Тебе все приснилось! Ты спятила! Это гипноз!

• Предыдущая
• 11/76
• Следующая