Двойник для шута - Угрюмова Виктория - Страница 26

• Предыдущая
• 26/107
• Следующая

То был человек лет сорока пяти, казавшийся старше из-за своей чрезмерной полноты. Виски у него серебрились сединой, багровый, апоплексический затылок лежал слоями на отложном воротнике.

— Что случилось, Лоуган? — спросил шут.

— Я зашел к Его величеству, чтобы поговорить о милых нашему сердцу безделицах — о тех книгах, которые он просил меня достать, — четко и довольно внятно проговорил Финнгхайм. И тут же задохнулся, зашелся лающим кашлем.

— Вот, нашел, — прошептал Аббон, подманивая к себе герцога. — На затылке у него точь-в-точь такой же укол, но здесь огромный жировой слой, и яд действует медленнее.

— Он умрет? — одними губами спросил Аластер. Аббон скорбно покивал головой. И хотя этот едва слышный диалог происходил за спиной у маркграфа, тот словно почувствовал, о чем говорят вельможи.

— Я умираю, — прохрипел он с натугой. — Император стоял и вдруг упал, схватившись за мое плечо. Я очень испугался, потому что…

— Не продолжай, — остановил его шут, видя, как трудно говорить толстяку. — Я бы тоже испугался насмерть. Что ты видел?

— Силуэт… Размытый силуэт человека в зеленых одеждах. Он погрозил мне пальцем, вот так… — И маркграф сделал слабую попытку воспроизвести жест. Получилось у него это не лучшим образом, и рука бессильно упала на колени. — Он опирался на клюку или посох. Я испугался, один Господь знает, как я испугался. Повернулся и убежал, оставив императора… — Снова жестокий приступ кашля и хрипов. — А потом почувствовал там, в затылке, боль, будто оса укусила. Тело стало неметь… Что с императором? — спросил Финнгхайм тревожно. — Он ведь не может умереть? А я своими глазами…

— Не волнуйся, Лоуган. Император сейчас обедает в обществе принцессы Арианны, — отчетливо произнес Аластер, подходя к толстяку и беря его за ледяную, влажную руку. — Все будет хорошо, не бойся.

Лоуган улыбнулся и…

— Он умер, — бесстрастно сообщил Аббон Флерийский. — Яд сделал свое дело.

— Вы не могли ему помочь? — отчего-то шепотом спросил Шовелен.

— Нет, не мог. Это не тот яд, от которого есть противоядие. Я мог бы только продлить его агонию, а значит, и мучения.

— Я позову лакея, — сказал шут. — Объясню ему, что его господин умер от… отчего он мог умереть, Аббон?

— От удара. Я займусь им, не беспокойтесь. Идите. Я буду ждать вас у себя через час, нам нужно поговорить.

Незадолго до рассвета из боковой двери, которой обычно пользовались повара и дворцовые слуги, вышел высокий молодой человек в строгом черном костюме для верховой езды. Легкая шелковая одежда ловко обтягивала юное сильное тело, а черный плащ взлетал при каждом шаге или движении, подтверждая невероятную тонкость ткани, из который был сшит. Теплый ветерок трепал смоляные волосы всадника. Четверо гвардейцев — огромные, молчаливые, бесстрастные — следовали за ним, молодой человек быстро пересек ухоженную лужайку перед дворцом и вошел в помещение конюшни. Проснувшиеся кони, которые уже топтались в стойлах, радостно фыркали и тихонько, будто заговорщики, ржали, приветствуя раннего гостя.

— Что, Донг, соскучился? — спросил молодой человек ласково, похлопывая коня по крутой шее. — Истосковался?

Конь кивал головой и терся о плечо хозяина, всем видом давая понять, что его нужно вывести из темного, тесного помещения и пустить вскачь. Он нетерпеливо перебирал стройными ногами с мощными бабками, взмахивал шелковистым хвостом и раздувал ноздри. Это был восхитительный унанганский жеребец, привезенный в подарок императору послом далекого Донга. Только там, в степях, на юго-востоке Ходевенского континента, выращивали эту породу лошадей.

Донг был не просто вороным, какие не так уж и редко встречаются в мире. Его мягкая, атласная шерсть была того восхитительного черного цвета, который отливает лиловым и больше всего похож на цвет ночного неба над океаном.

Конь этот находился в императорской конюшне на особом положении: к нему не подходил ни один близнец, и только государь ездил на нем верхом, когда никто этого не видел.

Гвардейцы седлали своих коней, выделявшихся исполинскими размерами, готовые сопровождать императора хоть на край света. При этом двигались они бесшумно, стараясь не мешать Ортону думать, даже между собой не переговаривались.

Аббон Флерийский появился в дверях конюшни неожиданно.

— Ортон! — позвал негромко. — Я не помешаю тебе, если проедусь верхом в твоей компании?

— Нисколько, — откликнулся император. — Пожалуй, даже буду рад. Мне необходимо с кем-то поговорить, и ты весьма подходишь на роль исповедника.

— Великий эмперадор скажет, что я отнимаю у него его хлеб, — рассмеялся маг, выводя из стойла кроткую амайскую лошадку цвета утреннего тумана. Он легко вскочил в седло и, пригнув голову, выехал наружу.

Какое-то время они с Ортоном молча пришпоривали своих коней, заставляя тех перейти на галоп. Император выглядел странно, и Аббон никак не мог определить, что именно испытывает государь: он не был ни подавленным, ни угнетенным, ни расстроенным, ни испуганным, но на душе у него явно было неспокойно. Словно что-то произошло, и молодой человек удивляется этому, не зная, как быть. Аббон понял, что император не представляет, как начать разговор, и пришел на помощь.

— Государь, — заговорил он, понукая своего коня держаться поближе к скакуну императора. — Что-то еще случилось, о чем я пока не знаю?

— Ты случайно не подмешал мне в питье своего приворотного зелья? — спросил Ортон таким странным голосом, что было непонятно, шутит он или говорит всерьез.

— По-моему, не подмешивал, — усмехнулся маг. — А что, появляются первые признаки заболевания?

— Какого заболевания? — поднял бровь молодой человек.

— Ну, любовь — это своего рода болезнь, об этом пишут и ученые, и мудрецы, и поэты. Причем все настаивают на том, что болезнь эта неизлечима.

— А ты сам как думаешь?

— Я с ними не вполне согласен: грубость, непонимание, ложь, несправедливость — все это может стать хорошим лекарством от любого светлого чувства. И любви в том числе.

Император нахмурился:

— Но я ведь все равно должен на ней жениться, а значит кому какое дело, как станут развиваться наши отношения. Я имею в виду — что плохого в том, что, кажется, я влюбился в собственную невесту? Она оказалась такой необыкновенной.

— Это просто прекрасно. Ваше величество, — мягко молвил маг. — Что же тебя тревожит?

— Наверное, отсутствие соответствующей традиции. Мои предки не сильно обожали своих жен, не правда ли?

— Просто им не так везло, как тебе, Ваше величество. Многие были вынуждены страдать от запретной любви, храня верность тем, кто занимал, по сути, не свое место. Бремя императора — тяжкое бремя. И тебе посчастливилось, если твои обязательства совпадают с твоими желаниями.

— Непривычно как-то, — пожаловался Ортон. — Кажется, вот-вот что-то такое возникнет, что помешает мне любить и быть любимым, помешает достичь счастья. Слишком все хорошо — не нравится мне это.

— Может, просто принцесса к тебе равнодушна, вот ты и мечешься? — озарило Аббона.

— По-моему, наоборот, она расположена ко мне даже больше, чем я мог мечтать. За такой короткий срок знакомства мы с ней прекрасно поладили и обнаружили столько общего… Ты ведь знаешь, как это бывает: мелочи, иногда незаметные глазу, а столько говорят. Арианна не просто очаровательна, мила, умна и обаятельна. Она еще и относится ко мне особенно. Ко мне никто так не относился, и сам я ни о ком раньше так не думал. Вот тут, — и император, смущаясь, указал рукой на грудь, — вот тут тепло и все время сжимается сердце. Когда я читал любовные романы, мне и в голову не приходило, что все, что описывается в них, люди чувствуют на самом деле. Я полагал это прекрасной поэтической выдумкой.

— Рад, что тебе удалось испытать это на собственном опыте, — пробормотал Аббон. — Меня настораживает одно, мой мальчик. Не дай Бог, ты окажешься прав в том, что слишком все хорошо складывается в столь опасное для тебя время. Бывает, что плата за такое счастье оказывается непомерной.

• Предыдущая
• 26/107
• Следующая