Для убийства нужны двое - Бозецкий Хорст - Страница 8

— Ты совсем не слушаешь! Что с тобой?

— Да ничего! — Она ослепительно улыбнулась. — Пойдем потанцуем?

Фойерхан валялся на старом диване, уставившись в плохо выбеленный потолок, освещенный лампой в пыльном плафоне.

Бурая бабочка с равномерными интервалами ударялась в стекло, и монотонная бессмысленность ее движений раздражала Фойерхана не меньше, чем тупые удары. Раз за разом ощущал он нестерпимое желание вскочить и удариться лбом об стену. Как попала бабочка в подвал? Вероятно, влетела следом за Томашевским, когда он приносил ему еду. Два бутерброда с обрезками какого-то мяса на пластмассовом подносе. Он просунул их через зарешеченную дверь. Они не обменялись ни словом, и Томашевский удалился, не погасив свет. Поскольку выключатель находился по ту сторону зарешеченных дверей, Фойерхану пришлось смириться с раздражающим холодным светом. Может, это и к лучшему, темнота была еще хуже. Свет по крайней мере означал, что снаружи функционирует электростанция, работают люди, люди, которые не останутся равнодушными к его судьбе. Через несколько часов выйдут утренние газеты и о нем заговорит весь город. Ну а телевидение, вероятно, уже дало репортаж о его похищении, вечерние новости не могли упустить такую сенсацию. Он был уверен, что приложат все силы, чтобы его найти.

Фойерхан зевнул и закрыл воспаленные глаза. Уже почти пятнадцать часов он торчал в подвале у Томашевского… Идеальная тюрьма. Он знал, что старый Томашевский построил бункер, когда начались бомбардировки Берлина, и как убежище, и как хранилище. Сюда он спрятал деньги, драгоценности и самые важные документы, а семья скрывалась тут от налетов союзников. Не будь этого подвала, Томашевский мог бы пристрелить его на месте. Ведь в новостройке без приличной звукоизоляции пленника не спрячешь. Но тут… Можно кричать часами, и никто тебя не услышит.

Пришлось набросить на голову пиджак, чтобы избавиться от безжалостного пронзительного света. Теперь он мог полностью сосредоточиться на своих ощущениях. У него дергалось левое веко. Голова болела не сильно, но в висках приглушенно стучал пульс. Нарушилось кровообращение в левой руке, она непрерывно затекала и, когда он пробовал поднять ее правой, тяжело падала вниз. Чтобы отвлечься от всего этого кошмара, Фойерхан попытался представить всех девушек, с которыми переспал за последние годы. Лица, груди, животы и бедра громоздились и исчезали, но член его оставался вялым. Его это выводило из себя, потому что он не против был отвлечься и утешиться.

Ощущал, что постепенно теряет контроль над мятущимися мыслями. Временами ему казалось, что он лежит в затонувшей подводной лодке на глубине три тысячи метров. И тогда на лбу его сразу выступал пот.

Он вскочил и как ненормальный стал трясти решетку.

— Открой! Выпусти меня! Томи, спустись сюда! Томи, ты меня слышишь?

Краткий приступ ярости был как падение в спасительную пустоту, он захватил и даже подавил страх. Когда его оставили силы, Фойерхан снова упал на диван. Хотел закурить, но, пока искал пачку, судорога свела желудок и ему пришлось прижать обе руки к животу. Несколько секунд боролся с рвотными позывами. Потом стянул брюки и кинулся к унитазу с полустершейся надписью: ТОЛЬКО ДЛЯ БОМБОУБЕЖИЩ. Начался ужасный понос. Тошнотворный запах вмиг заполнил ограниченное пространство. Но он все-таки испытал облегчение. Подтеревшись газеткой, снова сел и устало закурил.

«Почему? Почему?» — непрерывно стучало у него в мозгу. Почему это должно было случиться именно с ним? Почему он не вошел в банк на пару минут позже или раньше? Ведь он просто хотел оказать любезность матери и предложил перед отъездом заплатить за квартиру. И так влипнуть! Просто плакать хотелось! И зачем он через десять лет с первого взгляда узнал Томашевского? Почему чулок у того на физиономии был такой прозрачный?

Может ли ему помочь полиция? Попытался вжиться в положение следователей. Они опросят всех его друзей и знакомых. Но вряд ли при этом наткнутся на Томашевского — дружили они слишком давно.

Думая о Томашевском, он не мог не думать и про Сузанну. Сузи… Перед ним встал образ высокой, очень эффектной девушки. Мягкие губы, улыбка, которая столько обещала: нежность, чувственность, верность, преданность… Начиналось все так романтично, страстно, горячо, боязливо, и так нелегко было решиться на признание. Они вместе ходили купаться, рука об руку открывали тихие лесные тропинки, проходя незнакомыми местами. И в итоге неизбежно и неотвратимо стали близки. Все развивалось так, как всегда бывает в подобных случаях. Но после этого последнего шага они растерялись — никаких надежд на общее будущее не было. Он еще работал учеником, низкооплачиваемым подмастерьем; она была одержима мечтой стать великой певицей. Их встречи превратились в меланхолическое повторение пройденного, и никто из них не играл никакой роли в жизни другого. Томашевский, который все годы, пока они учились вместе в школе, только и ждал кризиса в их отношениях, после многих утомительных сцен предложил Сузанне убежище. Он был серьезен, уравновешен и надежен, мог стать опорой ее жизни. Она выбрала его, и через несколько лет Томашевский стал преуспевающим бизнесменом. Но, похоже, дела его покатились под гору…

Фойерхан знал, что у него остается одна надежда: Сузанна. Когда-нибудь она обнаружит, что он заперт внизу, в подвале. Ему не хотелось верить, что она могла быть заодно с Томашевским. Но почему? Ведь она — совладелица фирмы, дела которой явно оказались плохи.

Тут было совершенно тихо, и когда он выпустил газы, даже сам испугался. Дезодорант, которым он утром опрыскал подмышки, давно улетучился; с отвращением он отметил непрерывно усиливающийся запах пота. Руки стали липкими, из-под ногтей пахло фекалиями. Во рту пересохло, зубы ныли. Вероятно, изо рта воняет… Вчера вечером, как раз в это время, да и ночью он был воплощенное мужество, и Клаудия, с которой он прошвырнулся по всем барам, его обожала. В нормальных обстоятельствах он прекрасно выглядел, и женщины его любили. Он полностью соответствовал традиционным немецким представлениям о французе: стройный брюнет с грациозными движениями, мелодичным голосом, выразительным лицом и крепким подбородком. Так выглядели герои вестернов, которые освобождали от бандитов поселки в прерии, или благородные римляне, развлекавшиеся с Клеопатрой. Столь совершенное тело нельзя подставлять пулям, это холеное лицо не должно превратиться в восковую маску!

Часто он задавал себе вопрос, как он умрет. В дорожной аварии, в авиакатастрофе, в богадельне от рака, от инфаркта. Этот вопрос не давал ему спать ночами, и избавляла от него только приличная доза виски. И теперь стать жертвой такой позорной смерти, умереть, так ничего в жизни и не добившись… Он не переносил мысли, что уйдет со сцены маленьким человечком, просто никем. До сих пор он ничего в жизни не достиг, до сих пор жил впустую. Не был ни богат, ни знаменит, ни влиятелен, ни властен. Его имя еще никогда не появлялось в газетах.

«Застрелит он меня на рассвете? Или подождет еще? Пожалуй, поспешит, чтобы все уже осталось позади».

Фойерхан вспоминал дни, когда вместе с Томашевским пережил нечто необычное. Может, познание глубинных движений души позволит его психологически обезвредить?

Но рассуждения не помогали. Томашевский не раз попадался на кражах: раз — двадцати марок из материного кошелька, раз — велосипеда или футбольного мяча в летнем лагере. В старших классах какое-то время увлекался Марксом и Прудоном. Собственность есть кража. Но нельзя было представить, что он стал убежденным антикапиталистом или даже анархистом. Правда, он мог не признавать некоторых общепринятых норм, скажем, уважения к собственности…

Но и что отсюда следует? Ничего. Наоборот, если все так и есть, нужно опасаться, что Томашевский не принимает всерьез и Писание, которое запрещает убивать.

Фойерхан застонал. Может, Томашевский этим поступком лишь освободился, наконец подчинив свою жизнь исключительно собственной воле? С рождения им непрерывно руководили другие. Мебельная фирма Томашевских требовала наследника; это должен был быть относительно честный, приличный, образованный и способный наследник, который умеет держать себя в обществе, вести переговоры и одеваться, как джентльмен. Парадоксально, что он пытался спасти фирму, вместо того чтобы от нее освободиться.